Чудно узорочье твое (СИ) - Татьяна Владимировна Луковская
Комнаты внутри оказались чистенькими, полы застелены полосатыми половичками, древняя печь подмазана и забелена, расшитые полотенца прикрывали уставленный иконами красный угол, между двух окон висело даже большое зеркало в резной деревянной раме.
— Сама-то как здесь оказалась? — через плечо начала выспрашивать хозяйка Лиду.
Гостья сбивчиво принялась объяснять про экспедицию.
— Бесприданница, стало быть? — сделала свой вывод бабка.
— Почему? — растерялась Лида.
— Ну, так на поденщину только от бедности идут. Вон и на юбку ткани-то не хватило, в такой-то срамоте, сердешная, ходишь.
Лида перевела глаза на свою, как ей казалось, вполне приличную юбку, не только прикрывавшую колени, но и длинной доходившую до середины икры.
— На-ка вот. От дочки моей осталась, почти новая, — протянула бабка синюю поневу в мелкие розовые и желтые цветочки.
— Да нет, спасибо, мне не нужно, — поперхнулась Лида.
— Да как же не нужно, там поди ж ты кавалеры есть, а ты без юбки. Бери-бери, тебе в пору будет. Маня уж так ее у меня выпрашивала, а я не отдала, как знала, что кому и покрепче пригодится. Бери.
— Не удобно, это ж вашей дочки, — попыталась найти последний аргумент Лида, чтобы отказаться от щедрого подарка.
— Вот и бери, поминай. Она у меня бойкая, навроде тебя, была, — старушка тяжело вздохнула.
Как тут откажешься, зачем же хозяйку обижать в такой малости. Лида пошла за угол печки переодеваться. От поневы пахло полынью и нафталином. Лида надела ее поверх своей юбки.
— Иди в зерцало поглядись, полюбуйся, — поманила бабка. — Я вот тебе еще бусы отдам, куда они денутся.
— Кто? — Лида подошла к помутневшему от времени зеркалу.
Русые кудри непослушного каре под бежевым беретом, смотрелись несколько нелепо с пестрой поневой до пят.
— Как кто, женихи, — одела ей бабка на шею нитку зеленого бисера. — Красавица, в девках не засидишься. Тебя как звать?
— Лида.
— А меня Дарьей, баб Дашей. Ну, пошли. На-ка вот это понеси, а я Псалтырь возьму, отец Олексий, сердешный, мне оставил, — она перекрестилась.
Они вышли из дома. Лида с непривычки путалась в юбке, все время опасаясь наступить на подол. На дворе начинал сгущаться сумрак, неужели уже так поздно?
— А родители у тебя есть? — продолжала вести разговор баб Даша.
— Тетушка есть, дядя Саша — это муж ее, еще брат двоюродный, его жена Лёля, — начала перечислять свою родню Лида.
— Сиротка, стало быть, — опять вздохнула бабуля. — Оставайся у меня, — неожиданно предложила она.
— Да нет, меня тетя дома ждет и работа.
— Да что это за тетка такая, что приданого не дала и на поденщину отправила.
— У меня хорошая тетя, это вы зря, — улыбнулась Лида. — Это я сама напросилась, а она отговаривала.
— Старших слушать надобно, зря своевольничала, — поджала губы старушка, — а у кумы моей внучок в года входит. На станции живут. Крепкий, работящий, не употребляет, и к учению тянется, ФЗУ заканчивает, да-да. Ой, вы б хорошей парой были. Он такой мордатый, кровь с молоком.
Лида уже почти ненавидела Колмакова и хитрую Зину в придачу. К счастью, впереди показались палатки и темный церковный сруб.
— А новопреставленный ко мне приходил, — неожиданно перевела баб Даша беседу, — да. Его тут невзлюбили, ой, невзлюбили. В Никольском-то новая власть церковь порушила, так-то… Долго мы с ним говорили, долго… Вишь, жалко ему красоту. Говорит, не в то время я родился. А я ему — самое твое, кто ж, коли не ты, сбережет? А, вишь, как вышло, — старушка печально закивала головой.
— Лида, что ж так долго? — навстречу им выскочил Митя. — Мы уж тебя искать собрались.
— Не бранись, я ее задержала, — отмахнулась баб Даша. — Это кто ж таков? — шепнула она Лиде.
— Брат мой.
— А куда новопреставленного дели?
— В церковь отнесли, в притворе лежит.
Бабуля твердым шагом пошла к открытым церковным воротам.
— Лида, ты иди поешь, мы тебе там оставили, — немного виноватым голосом проговорил Митя.
— Меня баб Даша покормила.
Лида заметила, что обрушившиеся леса уже разобрали и разложили по кучкам, чтобы завтра по светлому сколачивать заново. Между бревнами бродил Колмаков, что-то бормоча себе под нос. Время от времени он наклонялся и пядями вымерял бревно.
— Эй, Лидка, чего там застряла, со мной пошли, — прикрикнула на Лиду старушка.
— Меня удочерили, — усмехнулась Лида, показывая брату длинную цветастую юбку. — Иду-иду, — послушно поспешила она за своей предводительницей.
Перед входом в церковь старушка чинно трижды осенила себя распятием, сопровождая земными поклонами.
— Крестись, — цыкнула она на Лиду.
— Я не могу, я комсомолка.
— Ну, тогда я домой пошла, — развернулась баб Даша, отбирая у Лиды суму и укладывая в нее Псалтырь.
Лида торопливо перекрестилась, повторять свои приключения заново ей совсем не хотелось.
Изнутри шел неровный свет свечей. Стало страшно, в этом Лида наконец-то себе призналась.
«Зачем она меня позвала, помогать? Я, наверное, не смогу… или смогу. Лида, ты же не суеверная, что здесь такого, надо себя перебороть».
— Вечер добрый, — между Лидой и баб Дашей вырос Колмаков. — Я к вам на помощь. Поднять покойника, перевернуть там. А девушка пусть идет, — он слегка потянул Лиду за рукав, мол, иди.
«Решил, что я слабачка», — вместо благодарности обиделась Лида.
— Я тоже могу помочь, мне не трудно, — первой шагнула она в свет свечей.
Покойник лежал на широкой лавке у самой стены, руки были вытянуты вдоль туловища.
Колмаков взял свечу, и все трое приблизились.
— Вот, наш Петр Дмитриевич, — севшим голосом поговорил Николай, и Лида заметила, как по небритой щеке покатилась слеза.
— Все сделаем как надо, — погладила его по плечу баб Даша. — Не переживай, посвети вот сюда.
Колмаков поднял и слегка наклонил свечу, расширяя круг света, капля воска упала на шею покойнику и… Бараховский открыл глаза.
Лида завизжала так, как никогда не визжала в своей жизни, казалось, и сама ее душа обратилась в один отчаянный визг. Отлетая, она больно ударилась головой о бревенчатую стену.
— Митрич, живой, живой, чертяка! — давясь слезами, сгреб Николай Бараховского в объятья.
— Не чертыхайся в храме, — одернула Колмакова бабка.
— Спина болит, Коля, не тряси, — слабым голосом проговорил Бараховский.
— Ну, с такой-то спиной теперь до ста лет не прожить, — сделала бабка вывод, — но до девяносто доковыляет. Дел-то много?
— Много, — со стоном проговорил Бараховский, чуть приподнимаясь.
Лида привалилась к стене, отходя от пережитого шока, ноги сделались чугунными и не хотели двигаться, сердце продолжало бешено колотиться. Из противоположного угла на испуганное чадо с печальной улыбкой смотрел вырезанный из дерева Николай Угодник.
— А-а-а!!! Силы небесные! — загремело от дверей.
Это
