Грешная любовь - Эмилия Остен

В следующий миг мне под ноги упал широкий шерстяной плащ, а следом за ним прилетела шляпа; отец Реми же, казалось, сгинул в чернильной тьме.

Я ожидала, что меня схватят сзади, и поспешно попятилась, прижавшись к стене и крепко прижимая к ней хныкнувшего Мишеля; но, как оказалось, всем было не до меня. По площади упавшим яблоком покатился звон – запели клинки. Железо скрежетало о железо, вызывая кислую тошноту, – шла игра на жизни. Я почти ничего не видела и не понимала, что происходит, только вспыхивали иногда отблески на клинках, долетали до меня бессвязные ругательства, и казалось, что это мечутся в запертой клетке оголодавшие черные вороны. В теплой ручонке Мишеля, которую я стиснула, кажется, слишком сильно, бился ровный пульс.

Я не знаю, сколько минут прошло, прежде чем все стихло. Мне казалось, что очень много. До сих пор подозреваю, что я не права. Просто в какой-то миг птицы угомонились, унялся живой блеск стали, и из тьмы навстречу мне выступила фигура, которая аккуратно подобрала с земли шерстяной плащ и тщательно отряхнула.

– А где моя шляпа? Ах, вот. Хорошо, что никто не наступил. – Отец Реми нахлобучил шляпу и подошел ко мне, затягивая тесемки плаща. – Теперь вы можете отдать мне фонарь обратно, дочь моя Маргарита. – Я стояла, не шевелясь, и тогда он шагнул ближе и вгляделся в мое лицо. – Дочь моя?

– У вас кровь на лице, – сказала я. – Левая щека в крови.

– Да? – Отец Реми перчаткой потер кожу, размазав кровь в широкую полосу. Крохотный порез, скоро затянется. В остальном же его лицо не изменилось: тот же сухой слом губ, те же брови – одна выше другой… – До особняка Солари недалеко, и я смогу умыться в своей комнате. Идемте же?

– Вы их убили? – спросила я. – Всех?

Отец Реми помолчал.

– Убивать грешно, – сказал он, – и я старался не убивать. Если Господь будет милосерден к сиим несчастным, избавит их от страданий и примет души их в свое царствие, что ж, такова их судьба; но более вероятно то, что они скоро очнутся, хотя и не смогут долгое время огорчать богобоязненных людей. И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне. Так говорил святой Матфей. Идемте же?

Он забрал у меня фонарь и предложил опереться на его руку; на сей раз я не возражала. Мы обошли стороной лежавшие на площади тела, я старательно загораживала их от Мишеля, хотя он ими совершенно не заинтересовался. Мы шли быстро, хотя ноги мои были как деревянные. Наконец вот и наша улица, вот и хохочущие стражники у веселого кабачка на углу, вот сияющие светом особняки. Отец Реми постучал в нашу дверь, и нас немедленно впустили. Священник извинился и исчез в недрах дома, а мне навстречу выплыла мачеха.

– Где вы так долго были? – нервно спросила она. – Какая же ты необязательная, Мари! Эжери! Эжери! Заберите же Мишеля. – Мачеха поправила косой бант на платье и продолжила: – Через два дня мы устраиваем прием. Ваш жених, виконт де Мальмер, к тому времени вернется из поездки, и мы будем иметь честь принимать его.

Я услышала, как большие часы в гостиной бьют восемь. Всего-то.

Глава 4

Memento quia pulvis est[6]

На следующее утро я проснулась рано, просмотрев сумбурные сновидения, испытывая непонятное чувство – то ли непреходящего беспокойства, то ли назойливого любопытства. Побродив некоторое время по дому, я поняла, в чем дело: мне недоставало ответов. Произошедшее вчера казалось бредом, картинкой, увиденной в лихорадке. Чтобы избавиться от беспокойства, следовало отыскать отца Реми и потребовать ответов от него. Однако позвали к завтраку.

Усевшись на свое место, я принялась ждать, когда священник явится и сядет напротив. Шли минуты, отца де Шато не было. Мачеха тихо спросила о нем у Дидье, тот ушел, возвратился через несколько минут и что-то сказал шепотом. Мачеха недовольно поджала губы, затем вымолвила:

– Святой отец сегодня не будет завтракать с нами. Помолимся же без него.

Отец и вовсе не обратил на все это внимания: он в последнее время был озабочен делами в Шампани и потому словно отстранился от нас всех. Мы ему мешали.

Я пробормотала привычную латинскую чепуху. Магический язык эта латынь! Этакая ступенька понимания между тобой и Богом, набор заклятий, которыми опытные маги – священники – завлекают в свои сети неприкаянные души. Еретическая мысль. Я опустила глаза и принялась за кашу.

Когда завтрак завершился, я подождала, пока отец и мачеха покинут столовую, и поманила Дидье. Тот подошел, почтительно склонился, обдав меня луковым запахом.

– Почему отец Реми не пришел к завтраку?

– Он неважно себя чувствует, госпожа.

Я кивнула и отпустила его. Неужели отца де Шато серьезно задели во вчерашней схватке, а он ни слова не сказал мне? Впрочем, почему бы он должен говорить со мною о таком. Я женщина, он мужчина и священник; наши миры вращаются далеко друг от друга, лишь изредка соприкасаясь. И тем не менее я беспокоилась за него. Если он получил рану, то сделал это, защищая меня и Мишеля. За это следовало отблагодарить, хотя бы вопросом.

Я вышла из столовой и направилась прямиком в капеллу; юбки домашнего серого платья еле слышно шуршали, когда я поднималась по ступеням. Дверь, громко скрипнув, отворилась. Сегодня солнце не высовывалось из-за туч, и в прохладном сумраке капеллы воздух, казалось, танцует с инеем. Я прошла вдоль стены, остановилась у низкой двери и постучала. Подождала немного, постучала еще раз. Нет ответа.

– Преставился он там, что ли? – пробормотала я и толкнула дверь.

Та открылась, на сей раз без скрипа, впуская меня в узкую длинную комнату, где и вовсе было темно. Окно оказалось закрыто ставнями изнутри, свеча не горела, так что я смутно видела грубый стол, стул рядом с ним, ширму и шкаф в углу, кровать под простым тканым пологом и темную фигуру на ней. Я шагнула дальше, закрыла дверь и поморгала, привыкая к темноте. Между ставнями все-таки оставалась узкая щель, пропускавшая лезвие пасмурного дневного света.

– Отец Реми, – негромко окликнула я.

Фигура пошевелилась.

– Я же просил меня не беспокоить, – очень тихо произнес он. – Ну, раз уж вы здесь, дочь моя, постарайтесь говорить негромко.

– Вы ранены? – спросила я без обиняков.

До меня долетел негромкий смешок.

– Что вы. Нет. У меня мигрень. Единственная слабость, которую я в себе не уничтожил.

– А все остальные уничтожили? –