Искусство любви - Галина Грушина
Настроение ещё больше испортило появление матушки и сестрицы, вернувшихся из храма и принявшихся рассказывать, как милостиво приняла их жертву богиня, и как весело и многолюдно на улицах. Болтовня ничуть не мешала им накинутся на тушёного гуся, коего хозяин намеревался съесть в одиночку, так что Капитону досталось не так много.
– Не слишком ли у нас загостились твои уважаемые родственницы? – с неудовольствием обозрев гусиные кости, оставленные удалившимися на отдых тёщей с дочерью, осведомился Капитон.
Воспрянув духом, Терция сообщила мужу, понизив голос:
– Им давно пора в Карсеолы, однако они поссорились с Примой, и если ты их туда не отвезёшь, они и не подумают от нас уехать.
– Отвезу? Ещё чего? У меня нет времени. Капитон и слышать не хотел о подобной поездке , так что Терции пришлось долго уговаривать его. Её настойчивость победила, он всё-таки согласился отвезти тёщу восвояси. Правда, собирались неспешно; матушка и Секундилла ни за что не хотели уезжать из Города ранее окончания игр в честь Великой Матери богов, так что Терция стала опасаться, как бы они не задержались до Цереалий. Наконец, к великой радости домочадцев, обременительную вдову с дочкой, а заодно и хозяина, удалось спровадить. Пообещав мужу в его отсутствие невылазно сидеть дома, ликующая Терция захлопала в ладоши, едва осела пыль за повозкой, увозившей прочь её стражей
– Мы пойдём в цирк, – объявила Напе. Она уже уведомила Назона про отъезд хозяина, и юноша обещал, в случае если Терция согласится придти, занять для них лучшие места в цирке: ведь начинались празднества в честь Цереры, а, значит, цирковые представления и конские бега.
Пока Владыка устраивал дела на Востоке и присоединял к своим владениям то, чего, по его мнению, недоставало, Рим развлекался: праздники сменялись праздниками, торжества торжествами. С началом Великих игр улицы пустели, лавки и мастерские закрывались уже с утра, на рынках замирала торговля: народ устремлялся в цирк глядеть на бега, орать, ликовать, заключать пари, выигрывать, славить победителей-возниц. В один из таких дней разряженная Терция выскользнула из дома, бежав от строгого надзора евнуха, и, сопровождаемая верной служанкой, направила шаги туда, куда стремился весь город – в Великий цирк. Сердечко её замирало, и вовсе не потому, что она обожала ристалища, которые никогда не видела; нет, она знала, что в цирке увидит Назона. После незабываемого обеда в доме Руфа, когда они с юношей успели столько сказать друг другу взглядами и вздохами, она видела своего обожателя несколько раз, но мельком, издали, на улице, и, будучи всегда под конвоем, не смела поднять глаз. За время томительной разлуки она прочла столько похвал себе в прозе и стихах, столько любовных клятв и обещаний, начертанных рукой поэта на восковых табличках и папирусной бумаге, что не могла устоять. Только бы встретиться с ним, сидеть рядом в толпе, будто с глазу на глаз, держаться за руки, перешёптываться… Дальше её мечты не шли.
Уже на подступах к Великому цирку Терцию истолкали, наступили на ногу, и если бы не присутствие Напе, ей пришлось бы совсем плохо. В условленном месте женщин встретил Пор и отвёл их в ряды , где ожидал Назон, сберегая занятые места. У Терции голова шла кругом от непривычного многолюдства. Еле глянув на юношу, она принялась суетливо усаживаться, оправляя одежду и причёску. Напе оказалась между ними, однако Назон, спохватившись , предложил подушечку, чтобы не жёстко было сидеть, и они с юношей уже сидели рядом. Отвернувшись от соседа, смущённая Терция принялась оживлённо обсуждать с Напе предстявшее зрелище. Сколько народа! Когда начнутся заезды? Какого возницу выбрать? Напе болела за Зелёных, и хозяйка заколебалась, не выбрать ли ей Синих. Взволнованный поэт трепетал у неё под боком, мысли в голове мешались .
Народ всё прибывал, и на скамьях становилось тесно. Какой-то невежа из верхнего ряда упёрся коленями в спину Терции.
– Осторожнее! – встрепенулся Назон. – Подбери немного свои ноги, приятель. Разве ты не видишь, что толкаешь девушку в нежную спину своими костистыми коленями?
Золотое кольцо Назона и прелестная улыбка Терции смирили «приятеля», уже готового вступить в перепалку: колени были убраны. Озабоченный юноша попытался приобнять соседку, чтобы защитить её от новых толчков, однако она застенчиво отстранилась.
Тут сидевший в верхнем ряду мужлан, пленённый улыбкой Терции, принялся отпускать ей глупые любезности. Едва заслышав, что прелестнице понадобилась программа бегов, нахал, выхватил её из рук соседа и передал Терции, Польщённая вниманием, та поблагодарила и углубилась в изучение имён возниц. Она чувствовала, как задет поэт непрошенной любезностью чужака, и это её забавляло. В пику наглецу Назон придвинулся как можно ближе к соседке. Его горячее дыхание щекотало шею Терции, а рука слегка касалась её колена.. Не выдержав, она смущённо пролепетала:
– Пожалуй, я пересяду.
– О, сиди! – взмолился он, робко удерживая её. – Может, тебе жарко? Дай веер, Напе.
И, отобрав у ухмылявшейся служанки веер, он принялся обмахивать Терцию. Стеснительно хихикнув, она подумала, что веер некрасив. Как нужен был сейчас виденный ею в лавке на Марсовом поле веер из павлиньих перьев, скреплённых изумрудом. Большие, выразительные глаза юноши, прикованные к ней, были полны смущенной нежности. Никто ещё не смотрел на неё с таким выражением!
– Мне не очень удобно сидеть, – призналась она , болтая ногами, не доходившими до пола.
– Эй, кто-нибудь, скамеечку ! – спохватился Назон. – Девушка такая маленькая, а сиденья такие высокие. Помогите скорее, дайте скамеечку для ног.
Скамеечка нашлась, и, опустившись на корточки, он подсунул её под ноги красавице. Зрелище хорошеньких ножек вконец сразило влюбленного. Сев рядом, тяжело дыша, он молчал, пока кто-то из верхних рядов не швырнул вниз ореховую скорлупу, и она попала как раз в парочку. Оба тотчас принялись отряхивать друг друга, ахая и ойкая. Из главных ворот уже показалась голова помпы – торжественного шествия, знаменовавшего начало заездов, так что Напе, не выдержав, прикрикнула:
– Тише! Уймитесь теперь и смотрите.
Огромный цирк встретил помпу рукоплесканиями. Впереди, раскинув крылья, летела богиня Победы; следом Минерва, Нептун, Аполлон, Диана, Вакх, Венера, – все великие боги Рима в торжественном шествии объезжали огромную, вытянутую арену. Обдавая жарким дыханием щёку Терции, Назон забормотал как бы про себя:
– Венера и Амур, к вам мои молитвы. Помогите! Пусть госпожа позволит мне любить себя.
– Ай, что за вздор! – смутилась она. – Я, разумеется, ничего не слышала. Попроси богов о чём-нибудь другом.
– Нет, лишь о твоей любви, прелестная госпожа.
Не было, разумеется, никакой нужды придвигаться к поэту так близко, – но ведь в цирке было так тесно, да и Напе, увлечённая зрелищем, толкала её беспощадно локтём.
– Клянусь всеми богами, проходящими сейчас в этом шествии, – прерывавшимся голосом шептал юноша, – ты навсегда моя царица, , на все
