Жюльетта Бенцони - Страсти по императрице
постной миной, царь наконец, как и все остальные мужчины, громко заявил: в мире нет женщины, способной выдержать сравнение с австрийской императрицей. Из Вены он уезжал с большим сожалением…
Но самую большую победу Елизавета одержала над шахом Персии. Подобный успех крупными буквами вписывается в карьеру любой красивой женщины. Этот успех стал в какой–то мере кульминацией выставки и низвел все другие визиты королевских особ в ранг посещений простых смертных — столько этот восточный правитель вложил фантазии в привычную церемонию королевских визитов.
Назир аль–Дин прибыл в Вену 30 июня со свитой не менее многочисленной, чем у русского царя. Но его окружение, намного более красочное, вызвало восторг венцев.
В тот день стояла ужасная жара, и Франц Иосиф чувствовал себя усталым. Несмотря на возведенное в крайнюю степень «профессиональное сознание», его утомил месяц непрерывных церемоний, встреч, объятий, речей на разных языках дипломатических переговоров, просто разговоров… И этот перс, прибывший словно последний букет, его несколько взволновал.
— С удовольствием заявил бы о своем недомогании, — поделился он с императрицей. — Как ты думаешь, как воспримет это перс?
. — Думаю, воспримет как глубокое оскорбление. У тебя репутация крепкого, выносливого монарха. А потом, ведь этот несчастный, всю жизнь проводящий в схватках с русскими и англичанами, заслужил, чтобы мы уделили ему немного внимания! В конце концов, тебе с ним, возможно, окажется веселее, чем с другими, — говорят, он очень живописен.
Елизавета сама не очень верила в то, что говорили, но ошибалась, утверждая, что Назир аль–Дин воспринял бы как оскорбление болезнь императора, поскольку на самом деле шаха интересовала она и только она.
Он действительно много слышал о ее красоте — большого любителя женщин, в Персии шаха постоянно окружали самые красивые создания его страны, — ему чрезвычайно любопытно с ней встретиться.
Такая возможность представилась в Шенбрунне вечером того же дня, когда он приехал, чтобы принять участие в большом ужине, который давали в его честь австрийские монархи. Для этого случая Елизавета надела белое платье с поясом из желтого бархата и длинным шлейфом, расшитым серебром. На довольно небрежно причесанных волосах — простой обруч, украшенный бриллиантами и аметистами, который ей особенно шел. Украшения из тех же камней — на шее и на руках. В этом наряде, стоя рядом с императором, она ждала прибытия желанного гостя, испытывая любопытство, которое инстинктивно вызывало у нее все более или менее экзотическое.
Первое впечатление разочаровало: Назир аль–Дин ничуть не походил на великого Кира из прочитанных ею книг. Невысокого роста, худощавый, с острым лицом, перечеркнутым огромными черными усами, он скорее напоминал монгола. На голове высокая черная феска, с фантастической бриллиантовой кисточкой, доходившей ему чуть ли не до ног. Военный френч, перетянутый ремнем и странно оттопыривавшийся внизу, до такой степени расшит галунами и вышивкой, увешан наградами, что цвет можно различить с большим трудом. Шах напоминал одновременно новогоднюю елку и персонажа Оффенбаха.
Но у Елизаветы не было времени для анализа первых впечатлений. Увидев Сисси, Назир аль–Дин направился прямо к ней, остановился в нескольких шагах, какое–то время простоял неподвижно, словно окаменев, а затем, не обращая ни малейшего внимания на Франца Иосифа, уже раскрывшего рот, чтобы произнести краткую приветственную речь, вынул из кармана очки в золотой оправе, водрузил на нос и принялся медленно ходить вокруг императрицы,
вздыхая и повторяя восторженно… на прекрасном французском языке:
— Боже, как она красива! Боже, как она красива!
Все происходило в тишине, обычно наступающей при великом удивлении.
Какое–то время шах ходил вокруг Елизаветы, делая вид, что не замечает императора, пытавшегося привлечь его внимание. Францу Иосифу, которого это очень веселило, пришлось дернуть шаха за рукав, чтобы тот соизволил на него взглянуть.
— Подайте руку императрице, сир, — шепнул ему император, — и соблаговолите подвести ее к столу…
Назир аль–Дин уставился на него, — казалось, из всего услышанного он понял лишь одно слово. Император повторил свою фразу чуть громче — лицо шаха расплылось в широкой улыбке.
— Ах да, к столу!
Схватил Елизавету за руку и повел к обеденному столу, покачивая соединенными Руками между ними, как влюбленный, гуляя со своей зазнобой по тропинке парка. При этом ни на секунду не переставал любоваться ею и широко ей улыбаться.
Франц Иосиф проследовал за ними, испытывая одновременно желание расхохотаться и опасение, что молодая женщина проявит, как иногда случалось, озорство и даст волю неудержимому смеху, тайной которого владела. Но до банкетного стола все дошли без происшествий.
Ужин готовил австрийским монархам новые сюрпризы. Поначалу Его персидское Величество, не намеренный поддерживать беседу, предпочитал говорить на родном языке с великим визирем, стоявшим за его креслом. Совершенно ясно — говорил он об императрице: не спускал с нее глаз. При этом совершенно не обращал внимания, что ему подавали. Слуги принесли великолепную рыбу с зеленым соусом, шах повернул длинный нос, сделав знак, чтобы блюдо поднесли ближе. Внимательно осмотрел соусницу, недоверчиво понюхал соус, произнес дружелюбно:
— Похоже на окись меди!
— Это острый соус, сир, — объяснила Елизавета.
Взяв ложку, Назир аль–Дин зачерпнул соус, попробовал, сделал ужасное лицо — и спокойно положив ложку в соусницу, заявив:
— Мне это совсем не нравится!
Императрица, отважно боровшаяся с приступом дикого хохота, предпочла отвести глаза и принялась смотреть на висевший на стене напротив нее портрет Франца–Иосифа, словно от этого зависела вся ее жизнь. Но долго оставаться в таком положении ей не удалось. Решив, что она больше не занимается им в достаточной мере, шах взял бокал шампанского и, повернувшись к ней, произнес:
— Выпьем!
Каких усилий стоило несчастной, готовой заплакать императрице взять бокал и поддержать надоедливого соседа, упорно глядевшего на нее полными любви глазами… Заставив себя выполнять обязанности хозяйки дома, она с сожалением констатировала, что гость почти ничего не отведал.
— Эта кухня не вызывает у меня доверия! — любезно признался ей перс.
В этот самый момент приблизился лакей — он нес большую серебряную чашу, наполненную клубникой. Шах выхватил у него из рук чашу, преспокойно поставил перед собой и весело приступил к поеданию десерта императорского стола. Вскоре в чаше осталось всего несколько ягод.
