Розалинда Лейкер - Позолоченное великолепие
— Подойди к заднему крыльцу. Я принесу тебе мяса, сыра и несколько кусочков хлеба.
Хорошо, что он еще не завтракал и чувствовал, что имеет право отдать свою порцию тому, кто нуждался в еде. С имбирными пряниками дело обстояло иначе, ведь он тогда уже съел свою долю. Боле того, на этот раз родителям было нечего опасаться, ведь Полли безобидно ждала на улице, а мастерская была заперта, так что из нее ничего не стащишь. Оставив ее у порога, он вошел в кухню, ярко освещенную очагом. Отец уже уплетал сыр, холодную баранину и соленые огурцы, а мать нарезала буханку хлеба. Томас заговорил с вызовом в голосе:
— На улице ждет Полли Барлоу. Она голодна, и я поступлю так, как в прошлое воскресение велел приходский священник. Я поделюсь с ней мирскими благами.
Воспользовавшись тем, что родители пришли в замешательство от столь необычного заявления, он начал сгребать еду на тарелку, поставленную для него.
— Подожди, — спокойно произнесла мать. Он насторожился и прикрыл тарелку рукой, подумав, что мать собирается отнять ее. Но она прошла мимо него и широко открыла дверь кухни. Подавив вздох, она тихо сказала:
— Входи, Полли. На таком холоде нельзя есть. Съешь немного супа у огня.
Полли вошла и, когда дверь закрылась, осталась стоять у нее, смотря большими от испуга глазами. Джон взмахнул ножом, приглашая ее подойти к очагу.
— Дитя, садись на тот табурет. Никто тебя не укусит.
Томас, не ожидавший такого участия родителей и опасаясь, что ему позднее все равно не миновать беды, вошел следом за матерью в кладовую, все еще крепко держа свою тарелку.
— Не надо возиться и подогревать суп, — взволнованно сказал он. — Она может съесть мой завтрак.
Мери уже налила немного супа в небольшой котелок, и он заметил, как она добавила в него несколько больших ложек хорошего мясного студня.
— Бедному съежившемуся желудку ребенка нужна более легкая пища, чем холодное мясо и свежий хлеб, — объяснила она. — А теперь иди, садись за стол и ешь. Потом найдешь ту пару ботинок, из которой ты вырос в прошлом году, и возьмешь пару своих белых чулок из корзины для тряпья.
Томас весь просиял.
— Спасибо, мама. Мне не пришло бы в голову найти ей, что одеть.
Спустя час Полли вышла из коттеджа в чулках и хорошей обуви. На плечах у нее была старая шаль, а в кармане лежал завернутый сыр и хлеб для предстоящего обеда. Так она впервые утолила голод в доме Чиппендейлов, и ей предстояло вернуться сюда еще много раз. Шали она радовалась недолго, одна из сестер реквизировала ее, а позднее две старшие сестры, не поделив этот предмет, разорвали его на мелкие кусочки. Мери вскоре поняла, что Полли надо дарить такие вещи, которые налезают только на нее и ни на кого больше, но даже тогда ботинки снимали с ног ребенка или пальто с плеч, чтобы продать их за несколько пенсов. Мери положила этому конец, отправившись в дом Барлоу, где заявила всему семейству, что эти вещи дают Полли в долг и, когда они станут ей малы или износятся, то должны быть возвращены ей для хозяйственных целей. Например, они пойдут на тряпки для мастерской или чистки лошади. В противном случае она обратится к местному мировому судье. После такого ультиматума у Полли перестали отбирать подаренные вещи, а девочка извлекла из этого выгоду, прочно утвердив свои права среди братьев и сестер, не говоря уже о родителях.
Когда Уильям Барлоу работал и на столе появлялась какая-нибудь еда, Полли не приближалась к дверям кухни дома Чиппендейлов, а иногда приходила в мастерскую или ждала, когда сможет пройтись с Томасом, если отец отправлял его куда-нибудь с поручением. Больше всего она любила воскресные или летние дни, когда Томасу не надо было работать, тогда оба гуляли по лесу или ловили рыбу в Уорфе самодельными удочками. Всякий раз, когда Томас бывал вместе с друзьями, гонял мяч с мальчишками своего возраста, лазал с ними по деревьям или бегал наперегонки, она становилась угрюмой, ревновала и отсутствовала столь долго, сколько могла вынести, не видя его.
Что же до Томаса, то он полюбил Полли. Были времена, когда он мог обойтись без ее общества, особенно если отец в мастерской учил его чему-то новому, но тогда она сидела тихо в углу, стараясь не выдавать своего присутствия, и совсем не мешала ему. Ему часто в голову приходила мысль о верном щенке, когда она бегала за ним, он привык терпеть ее и лишь в редких случаях тяготился ее присутствием.
Он все чаще вместе с отцом на фургоне отправлялся в отдаленные места. Иногда они что-то чинили, иногда готовили потолки для штукатуров, обшивали стены панелями, разделяли комнаты перегородками, ставили новые двери. Томас большей частью учился, следя за тем, как это делается, он подавал инструменты и гвозди, держал приставную лесенку, но время от времени подворачивалось какое-нибудь дело, с которым он мог справиться самостоятельно под пристальным оком отца. Он очень гордился своими достижениями. Между поездками в Йорк и настилом нового пола он вырезал куклу для Полли. Отец показал ему, как прикрепить руки гвоздем так, чтобы они вращались, а мать сшила для нее платье из кусочка желтого шелка, сделала шляпку и передник из индийского миткаля. Томас вырезал строгое, простое лицо с острым носом и немного выпученными глазами, аккуратно покрасил его, так что щеки стали розовыми, а рот улыбался.
Когда Томас подарил куклу Полли, она так побледнела, что он подумал, будто она вот-вот умрет, однако спустя мгновение уже обнимала ее и смеялась словно сумасшедшая.
— Ой, какая она красивая! Куколка! Она моя! Я назову ее Энни. Это очень хорошее имя. — Она целовала и прижимала куклу к себе, качала ее на руках, говорила с ней воркующим голосом и что-то напевала. После этого дня она никогда не расставалась с куклой, Мери время от времени шила для нее новые платья из цветных кусков материи, попадавшихся ей под руку.
Томасу больше всего нравилось, когда им с отцом приходилось работать в одном из многочисленных больших домов этой местности. Джон, много читавший и знавший, рассказал сыну о лондонском архитекторе Иниго Джоунсе, который в первой половине минувшего века впервые ввел в Англии афинский стиль. Томас глядел то в одну сторону, то в другую, всматриваясь во все, на что ему указывал родительский перст.
Классическая архитектура требовала идеального равновесия, чистых симметричных линий и математически точно выверенных пропорций. Томас кивал, слушал и впитывал, жалея о том, что не обладает парой дюжин глаз, ибо тогда мог бы рассмотреть каждую деталь в этих комнатах, когда их проводили через них и говорили, какую плотницкую работу придется сделать.
— Ой! — тихо восклицал он, испытывая благоговейный страх перед обстановкой, похожей на дворец. Было заметно стремление к ярким цветам на фоне белой и позолоченной штукатурки, густой, словно покрытой взбитыми сливками. Высоко над головой на потолках в буйном небе обитали великолепные боги и богини. Так создавалось бесподобное и роскошное зрелище, ослеплявшее, словно сокровище. А какая мебель!
