Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)
Однако, бабушка, мое перо увлекло меня куда-то не в ту сторону. Я пишу о чем угодно, кроме того, о чем собиралась Вам рассказать: о непостоянстве в поведении герцога, которое мучает меня и ставит в тупик. С самой нашей свадьбы делом и смыслом моей жизни было изучать его странную натуру, читать в сердце (насколько возможно), угадывать желания и узнавать, что ему не по душе, дабы ненароком не допустить оплошности. Иногда мне это удавалось, иногда – нет, но в целом моя чуткость (или, как говорит герцог Веллингтон, такт) скорее поднимала меня во мнении супруга, нежели наоборот. Вы знаете, что я умею быть внимательной; я всегда была такой с моим дорогим отцом. Сколько себя помню, я понимала, когда с ним можно заговорить, а когда лучше промолчать, знала его вкусы и следила за тем, чтобы ничем его не раздосадовать. Естественно, что, став женою того, кого люблю с такой невыразимой силой, я стараюсь во всем ему угождать. И тем не менее временами он бывает необъяснимо холоден – не груб, такого не скажу, но держится со мною как друг, а не как муж. И перемены эти так внезапны. Были и другие мелкие происшествия, связанные с изменчивостью его настроений, – происшествия, которых никто, кроме меня, не видел и о которых я никому не говорила. Пример лучше всего покажет, что я хочу сказать.
Как-то утром, с неделю назад, он зашел ко мне, одетый для путешествия, и сообщил, что едет в Ангрию. От ласковых слов, сказанных им на прощанье, я почувствовала себя так, будто только сейчас полюбила его по-настоящему. Я провожала карету глазами долго после того, как она исчезла из виду, и до конца дня могла только сидеть, утирая слезы. Наступил вечер. Мне никого не хотелось видеть, так что я не поехала ни в один из домов, куда меня звали, а осталась у огня в малой библиотеке. Вокруг были умиротворенность и великолепие, внутри – нестерпимая боль. Часам к десяти отчаяние мое достигло наивысшей точки, как вдруг дверь отворилась, и вошел герцог Заморна. От изумления и радости я целую минуту не могла встать. Он приблизился, положил руку на спинку моего кресла, глянул на меня, но не заговорил. Я немедленно вскочила и обвила руками его шею. Он попытался их разнять, но не слишком настойчиво и с такой улыбкой, что я решила: это просто игра. И тут яростный звук, почти как если бы рычала большая собака, заставил меня вздрогнуть. Герцог немедленно освободился из моих объятий, отступил на шаг и с той же улыбкой поглядел мне в глаза. Его взор проникал в самое сердце.
– Дорогой Артур, – проговорила я, – что за счастливый поворот колеса Фортуны заставил вас вернуться так быстро?
– Не знаю, счастливый или нет, Мэри, – ответил он. – Вы так изумились при моем появлении.
Я не ответила. Было что-то очень странное в выражении, с которым он на меня смотрел. Тут между нами метнулся Кунштюк[23], мягко, но решительно оттеснил меня от герцога и заговорил с ним на языке жестов. Я молча смотрела, как они с быстротой молнии складывают пальцы в слова; при этом глаза изъяснялись быстрее рук.
– Что происходит? – спросила я, обращаясь к самой себе.
Герцог после недолгого молчания ответил:
– Мэри, я должен быть в Ангрии, поэтому не рассказывайте никому о моем неожиданном возвращении. Я пробуду здесь всего пять минут. Мне только и нужно, что написать письмо.
Чернила и бумага были на столе. Он сел, торопливо набросал записку, сложил ее и запечатал. Я приметила, что на пальце у него нет королевского кольца с печаткой, так что к сургучу он приложил другое, маленькое, с гербом Уэлсли, а не Ангрии. Закончив, герцог встал, надел дорожную шляпу и надвинул ее довольно низко, прижав густые кудри ко лбу, так что глаза оказались скрыты в тени. Он быстро, испытующе глянул на меня, небрежно попрощался и уже хотел выйти из комнаты. Плохо сознавая, что делаю, я бросилась к нему.
– Дорогой Артур, – сказала я, – вы уйдете, не пожав мне руку?
Он хохотнул и перевел взгляд с меня на Кунштюка. Тот затопал и замахал руками, нетерпеливо показывая, что герцог должен уйти.
– Этот карлик управляет вашими поступками, милорд? – спросила я. – Хоть бы он провалился!
– И я желаю того же, – был ответ. – Он несносен, однако полезен. Ладно, дайте мне руку и забудьте о его причудах.
Мои пальцы не успели коснуться руки герцога, когда с Кунштюком случился настоящий припадок. Он прыгал, извиваясь всем телом, словно в него всадили нож, и корчил ужасающие гримасы – другими словами, демонстрировал все симптомы злобного и нелепого бешенства. Ему не было причин так выходить из себя: я почти не ощутила пожатия Заморны, таким оно было легким и прохладным. Его светлость от души хохотал надо мной и над карликом, явно намереваясь продлить забаву, поскольку закрыл дверь, стоявшую до того открытой, и раза два приближался ко мне. Всякий раз Кунштюк впадал в ярость, и белки его глаз начинали опасно блестеть.
– Ха! – проговорил Заморна. – Очевидно, мне пора идти.
Он еще раз бросил мне: «До свидания», – вытащил из-за пазухи пистолет, изо всех сил ударил Кунштюка рукоятью и со словами: «Вот тебе, собака, за твою несносность» – вышел из комнаты.
Так вот, бабушка, что Вы об этом думаете? Разве не странное происшествие? И оно было не первым в своем роде. Дважды или трижды похожие сцены разыгрывались еще раньше. Не могу вообразить, с какой стати карлик встает между мной и моим супругом, а уж тем более – почему тот, при своем вспыльчивом нраве, такое терпит. Так же непонятны мне и приступы его холодности – именно приступы, потому что в остальное время он далеко не холоден, но это и делает их столь для меня мучительными. И еще: обычно Кунштюк в его присутствии едва смеет поднять глаза, пресмыкается перед ним, как червь. Я уверена, что загадку мог бы разгадать только Эдип.
Пока писала, мне стало совсем грустно, а сейчас уже первый час ночи, так что, дорогая бабушка, желаю Вам всего наилучшего.
Ваша любящая внучка
Мария Генриетта Уэлсли
P.S. Утверждают, будто в постскриптумах женщины пишут то главное, что хотели сказать, что сильнее всего занимает их мысли. Думаю, мое теперешнее письмо не станет исключением из правила. Вы наверняка слышали о кончине лорда Альмейды. Я узнала о ней только из официального сообщения в газетах. Заморна ни разу не обронил при мне имя юного принца. С самого нашего знакомства и по сию пору он деликатно избегал говорить о прошлом, хотя, боюсь, часто о нем думает. Так вот, моего пасынка похоронили две недели назад, в полночь, в королевской усыпальнице Уэлсли. Насколько я понимаю, присутствовали только ближайшие родственники и еще два человека, которых никто не знает.
Бабушка, я бы прямо сейчас отдала тысячу фунтов, чтобы узнать, кто такой Эрнест. Он сын Заморны, в этом я не сомневаюсь, поскольку видела мальчика, но кто его мать? Знаю, чье имя Вы назовете, но ваша догадка ошибочна: нет, не М.Л. Я очень серьезно спросила Эдварда[24], и он так же серьезно, без промедления ответил, что не она. Я совершенно лишилась покоя. Дремлющие во мне искры женского любопытства разгорелись жарким огнем. Я решила выяснить, что смогу, и, кажется, частично в этом преуспела. Чарлз сказал, что Эрнест и его воспитательница по-прежнему живут на вилле Доуро. И вот, как-то вечером на прошлой неделе, я надумала туда съездить – погода была как раз для прогулок – и нанести им визит. Мне хотелось узнать, действительно ли мисс Лори так хороша собой, а Фицартур так похож на отца, как утверждают. Я понимала, что рискую навлечь на себя мужнино неудовольствие, однако женское любопытство одолевает любые преграды. К тому же герцог был в Адрианополе, за двести миль отсюда, и я сочла, что опасность невелика. Итак, я велела подать карету и тронулась в путь.
