Генри Хаггард - Джесс
— Слушайте, — продолжал он глухим голосом, постепенно становившимся все сильнее и сильнее, как обычно бывает у простых людей, у которых слова выходят прямо из сердца, — слушайте! Я люблю вас, Бесси, вот уже более трех лет. После каждой встречи я вас любил все сильнее. Не говорите мне «нет», потому что вы не знаете, до какой степени простирается моя любовь. Я вас вижу во сне: иногда ночью мне слышится шелест вашего платья, и мне кажется, будто вы целуете меня, и тогда я чувствую себя как бы на седьмом небе.
При этих словах Бесси посмотрела на него с отвращением.
— Может быть, я оскорбил вас этим, но не сердитесь на меня. Я очень богат, Бесси. Местность по соседству с вами принадлежит мне, а кроме того я владею еще четырьмя фермами в Лейденбурге, десятью тысячами моргенов земли в Ватербрее, тысячей голов крупного рогатого скота, не считая уже овец, лошадей и крупной суммы на счету в банке. Вы будете распоряжаться всем, — продолжал он, заметив, какое ничтожное впечатление произвело на нее перечисление его богатств, — наш дом будет устроен на европейский лад, обстановку я выпишу из Наталя… Я люблю вас. Вы ведь не ответите мне отказом? — И он схватил ее за руку.
— Я очень вам благодарна за оказанную честь, минеер Мюллер, — отвечала Бесси, отнимая руку, — но я не согласна выйти за вас замуж. Не будем больше говорить об этом. Вот, кстати, идет мой дядя. Забудьте обо всем, минеер Мюллер.
Фрэнк Мюллер поднял голову и заметил вдали медленно идущего к ним старика.
— Это ваше последнее слово? — спросил он, задыхаясь.
— Конечно, мое последнее слово. Неужели вам надо его еще повторять?
— Это проклятый роой батье всему виной, — вскричал он в бешенстве, — прежде вы не были такой. Будь он проклят, этот белокожий англичанин! Если так, то слушайте меня, Бесси: вы выйдете за меня замуж, нравится это вам или нет. Неужели вы воображаете, что я позволю кому-нибудь шутить с собой. Спросите в Ваккерструме, и вам скажут, что за человек Фрэнк Мюллер. Я хочу, чтобы вы были моей — и вы ею будете. Я не дорожу жизнью ни своей, ни вашего роой батье. Если будет нужно, я подниму восстание, но добьюсь своего. Клянусь богом или чертом — это для меня безразлично! — Его губы дрожали, и он вне себя от ярости потрясал огромными кулаками.
Бесси испугалась, но, будучи не робкого десятка, встала и выпрямилась во весь рост.
— Если вы будете продолжать разговаривать таким образом, — сказала она, — я позову дядю. Я повторяю вам, что не выйду за вас замуж, Фрэнк Мюллер, и ничто не заставит меня сделаться вашей женой! Мне очень вас жаль… но я не подавала вам никакого повода ухаживать за собой и никогда не выйду за вас, слышите, никогда!
Некоторое время он стоял молча, глядя на нее, и наконец разразился диким смехом.
— А все же в один прекрасный день я добьюсь своего! — пригрозил он и, повернувшись, ушел.
Немного спустя Бесси услышала конский топот и разглядела мчавшегося вдоль по аллее несчастного воздыхателя. В это же время до ее слуха долетел чей-то болезненный крик позади дома, и, отправившись посмотреть в чем дело, она увидела готтентота Яньи, катавшегося по земле и произносившего какие-то ругательства и проклятья. Из раны на боку, за которую туземец держался рукой, обильно текла кровь.
— Что это такое? — спросила она.
— Баас[16] Фрэнк! — простонал он. — Баас Фрэнк стегнул меня бичом.
— Животное! — воскликнула она, и слезы негодования навернулись на ее глазах.
— Ничего, мисси, ничего, — отвечал готтентот, побледнев от злости, — одним ударом больше — вот и все. Я зарублю еще отметку себе на память. — С этими словами он подал ей длинную палку, с которой всегда ходил и на которой находились разной величины отметки. — Пусть его глаза видят лучше, нежели у сокола, пусть он скрывается в траве лучше змеи, но когда-нибудь он еще встретится с Яньи, и Яньи сумеет за себя постоять.
— Что это Фрэнк Мюллер ускакал так неожиданно? — спросил старик племянницу, когда она вернулась на веранду.
— Мы немного с ним повздорили, — коротко отвечала Бесси, не желая посвящать дядю в подробности недавнего разговора.
— В самом деле? Будь осторожна, моя милая, с таким человеком, как Фрэнк Мюллер, ссориться опасно. Я его давно знаю, он очень зол, когда бывает раздражен. Видишь ли, друг мой, можно сойтись и с буром, и с англичанином, но трудно приручить собаку смешанной породы. Последуй моему совету и помирись с Фрэнком Мюллером.
Благоразумный совет этот, однако, не смог убедить Бесси, которая все еще находилась под впечатлением произошедшего разговора.
Глава V
Это был сон
Оставив Бесси на веранде, Джон Нил взял ружье и свистом подозвал пойнтера Понтака, затем вскочил на лошадь и отправился на охоту за куропатками. Склоны холмов, окружающих Ваккерструм, покрытые высокой красной травой, изобилуют множеством дичи, и для охотника составляет истинное наслаждение слышать, как при восходе солнца на все голоса заливаются птицы. Выехав за околицу, Джон направился к холму, возвышавшемуся позади дома.
Лошадь осторожно ступала между камнями, а пойнтер Понтак бежал впереди на расстоянии двухсот или трехсот ярдов. Вдруг собака остановилась перед кустом мимозы, словно чем-то пораженная, и Джон поспешил к ней. Понтак стоял точно окаменелый, и лишь временами поворачивал голову, желая убедиться, идет ли хозяин. Джон знал, что это означает. Умный пес всегда трижды поворачивал голову, и если затем не слышал выстрела, бросался вперед и разгонял дичь. От этого правила он не отступал никогда, так как выдержка его также имела предел. На этот раз Джон, однако, прибыл раньше, нежели истощилось собачье терпение, и полный счастливого ожидания стал медленно подбираться к кусту, держа в руке ружье со взведенными курками. Собака бросилась на добычу с пеной у рта и выражением крайнего остервенения в глазах. Она была уже подле мимозы и наполовину скрыта в красной траве. Дичь не вылетала. Вдруг что-то зашумело в траве, и масса перьев тяжело поднялась в воздух. Это оказался выводок по крайней мере из двенадцати пар, ютившихся друг подле друга недалеко от брошенного колеса. Джон выстрелил, но слишком рано — и промахнулся. Затем последовал вторичный выстрел с таким же успехом. Здесь мы опустим завесу, чтобы не быть свидетелями последовавшей за сим немой сцены. Достаточно сказать, что Джон и Понтак глядели друг на друга с чувством презрения.
— Это все ты, дурак, — говорил Джон Понтаку, — я думал, ты сумеешь поднять выводок, а ты только напрасно меня поторопил.
— Как же, — казалось, отвечал Понтак, — нечего вину сваливать на меня, когда не умеешь стрелять. И к чему мне было делать стойку? Есть от чего собаке прийти в отчаяние!
