Людмила Сурская - от любви до ненависти...
Пётр таскал мастеров с верфи на верфь. Кэт с отцом каждый раз отправлялись за ним. Она видела богатый двор приезжающий к Петру на доклад или по делам и ревновала царя к знатности и богатству. Долго сидели-рядили себе длиннобородые, не раз ей приходилось обслуживая их застолье таская штофы с водкой, рыбу с солёностями и квас. Провожала до ветра и в кровать. Впервой краснела. Потом пообвыкла. Держала себя смело. Нельзя же выказывать из-за каждой мелочи себя. Так и жили. Пётр доверял её отцу и ценил. Под его команду и надзор было отдано строительство новых кораблей. А случись заболеть, то сам готов был лечить, лишь бы мастер поскорее вернулся на стапеля. Без его совета и участия царь не обходился. Внимательно прислушиваясь к разговорам мужчин, она с ужасом осознавала, как много Пётр задумал и с какой сумасшедшей энергией он воплощает задуманное в жизнь. Она слышала восклицания послов: «Какая колоритная фигура!» Что это такое Кэт не представляла, но была уверена, что непременно что-то мощное и великое.
Ей нравилось смотреть, как он с мужиками рыбачил. Засучив штаны, они с бреднями ходили по реке. Тащат сеть на берег, а рыба серебром блестит на солнце. Плещется то серебро, играет. Царь хохочет. Схватит лапищей рыбину и смотрит, как она играя чешуёй трепыхается. Меншиков ржёт и с рыбиной целуется. Мужики кричат: Ха! и гогочут. Вот когда начинали потрошить эту красоту, Кэт уходила. Фу!
На верфях не легко, но трудно было не только там. Начатая Петром великая Северная война забирала много сил, требуя всё больше и больше затрат. Россия воевала за древние русские земли, отнятые сто лет назад Швецией, вела баталии за выход к морю. Требовались корабли и пушки. Естественно, требовались и специалисты. У царя не было часу на раскачку, вот он и вколачивал науку дубинкой в ленивых и нерадивых. Первым стержнем и ядром стала петровская гвардия. Оттуда вышли первые матросы, артиллеристы, фейерверкеры… А из чужбины возвращались первые «волонтёры»: лекари, аптекари, художники, архитекторы, литераторы… Молодой царь, расправляя крылья и ломая патриархальные устои, толкал Россию в новую эпоху. И не просто толкал, а торопил. Жизнь — то одна и не длинная, хотелось много успеть. Это сейчас во всё сунут нос и расскажут, что он во всём действовал неправильно: и шведа зря гнал и столицу не там заложил… А у Петра не было времени на раскачку, нужно было растолкать сонное царство, заставить сдвинуться его с места. Тыкают в вину, что советников иноземных взял. Плохо. Но ведь с нашими совсем беда. Не о силе государства российского думают, а лишь, чтоб урвать из него для себя. (Что после смерти Петра и устроят Меншиков, Долгорукие с Голицыными) А Лефорт, с какого боку не смотри, думал о мощи России, естественно, и о своей выгоде и величие, но под её крылом.
Однажды под вечер Пётр приехал расстроенный. Вроде как раздавленный. Точнее пришёл в дикой ярости и разбушевался не на шутку. Ушёл в дальнюю лодку, бултыхающуюся на волнах, за собой запретил кому либо идти. Позвал только Кэт, велев взять с собой штоф водки и закуску. Она чуть было не выпалила ему: «О, я не уверена, что это удобно!» — но к счастью вовремя прикусила язык. Посасывая его, и потопала следом. Царь забрался в лодку, посадил её напротив и приказал обслуживать. Кэт, разложив на тряпице припасы, старательно наливала из штофа в кубок водку, вкладывала ему в руку нехитрую еду и смотрела в небо, где ветерок, пыжась от натуги, гнал тучки и, увлёкшись такой работой, назад уже не возвращался. Напившись, он пересел к ней обняв так, что она пыхтела у него под мышкой, принялся ругать дур баб и суку Анхен, которая не только не любила его и не испытывала никаких чувств, а только терпела его присутствие. Когда его бугристые руки притянули её к себе, попыталась выскользнуть. Царь прицыкнул: «Сидеть! Да не гоношись, не гоношись, пожалей рёбра». В первый момент она основательно растерялась, не зная, что предпринять дальше, но, подумав, Кэт терпела, потому как поняла, то про что болтали все кому не лень, дошло, наконец-то, и до Петра. Это больно! Он был вне себя от злости. Неудачи то тут, то там, а теперь ещё и это предательство. Именно в этот период на его долю выпали сложные испытания. Она понимала, что у него болело, и ему нужно было на кого-то вылить эту боль. Кто-то должен был принять её. Она делала вид, что внимательно слушает. Для правильности картинки она могла только поддакивать, когда он обращался к ней. Но слушать оказалось мало и Кэт внутренне похолодев, всё же распахнула свою душу ему на встречу. Девочка не нашла в своей душе слов осуждения. Только сочувствие. И он рыдал в неё:
— Скажи, я, что, прокажённый что ли? Почему меня нельзя любить? Почему меня бабы не любят, так как я хочу, а? Меня променять… меня и на кого… Дура.
Повисла тишина. Но надолго спокойствия не хватило и он, всё-таки не выдержав и шарахнув кулаком по скамейке, заорал:
— Какого ей ещё рожна надо было? Если уж так искусно притворялась, чего бы дальше не притворяться… Дуры, дуры, все бабы дуры. Суки… — Осёкся. Побоялся, что напугал мальчишку. Отвёл сумрачные глаза. Буркнул:- Не бойся, тебе ничего не грозит… Мои шутки становятся несносными. — Он хотел сказать ещё что-то, с досадой отмахнулся.
Какие ж тут шутки? Кэт оторопела и едва сдержала вздох облегчения, который вытеснил шевелящийся неприятный холодок в желудке. И всё-таки как здорово, что он выбрал именно её. Благодаря этому, она сможет быть к нему поближе. Она, конечно же, чувствовала, что его что-то тревожит. Или волнует. И не могла спокойной оставаться, но сунуться к нему с расспросами — упаси Бог! А тут выложил всё сам.
Он выпил ещё, икнул, сжевал ломоть круто посолённого хлеба. Потом опять опрокинул в себя кубок с водкой. Зацепил пальцами капусту, кинул в открытый рот. Похрустел…
— Нет, — погрозил он кому-то пальцем и хмуро заявил:- я больше не собираюсь становиться вашей добычей Евины дочки. Не дождётесь от меня… Нет, ни за что! Чувств не будет больше… Измываться над собой не позволю. Все вы шлюхи и суки продажные! — Он всхлипнул и осёкся. Прикрываясь рукой отвернулся, ни хотел, чтоб кто — то видел выражение его лица. Потом долго грозил кому-то невидимому пальцем. Скорее всего, всё им же — бабам.
В своём одиночестве он выглядит таким несчастным, что у неё болезненно сжимается сердце. Кэт сначала сидела молча, с тревогой посматривая на клонящийся под ветром лес, а потом почувствовав, что он выдохся, по глупости разговорилась. Что на неё нашло, если б знать:
— Питер, они безмозглые курицы не достойные тебя. Вот, если б я был женщиной, то любил бы только тебя. Разве можно замечать других, если рядом есть ты, — шептала она, гладя его руку. Потом собралась с духом и принялась лопотать с ещё большей горячностью дальше своё:- Заметь себе: ты лучше, умнее и красивее всех. А ловчее и сильнее тебя разве сыскать. С тобой ни один мужчина не может тягаться. — Сказала и осеклась. А осеклась потому, что пугалась того, что бессильна из своего мужского образа ему объяснить, какой он потрясающий мужик и это было ужасно. К тому же она не была уверена в том, правильно ли поступает, но было уже поздно что — либо менять, поэтому она подавила в себе смутные опасения и решительно в своих благих намерениях пошла дальше. Хотела-то она одного успокоить его, помочь обрести веру в себя. И у неё нет никаких причин отказываться от оказания помощи ему. Не возможно же её за добрые намерения казнить. Вот вдобавок к словам она взяла и обняла его. Мысли в голове напугавшись сбились в кучу. «Что я творю?! Между нами никогда не может ничего начаться». Кэт, упаси Бог, никогда раньше не испытывала такой тихой ненависти к совершенно незнакомым женщинам. А тут стёрла бы ту чопорную куклу Анхен в порошок.
