Кальман Миксат - Миклош Акли, или история королевского шута.
Господин Акли рассмеялся.
- Неплохо! Одним словом - с самим собой встретились?
- И не узнал себя! Тысяча чертей! - заорал я. - В кого же я превратился? У меня волосы дыбом встали от мысли об опасности, надо мной нависшей. Раньше, если меня хватала полиция, я всегда в своем старом тряпье мог удостоверить свою личность. Потому что были люди, знавшие меня. А сейчас случись что со мной - не найдется человек, который признал бы меня в этом наряде! Так что первым делом я отослал своего слугу в магазин платья, чтобы он поскорее принес мне мое тряпье, а свой новый костюм я подарил ему. Вот почему не могу я одеваться иначе, увы, это больше невозможно.
- Вы, действительно, оригинал, - заговорил Акли, - и образ мысли ваш по меньшей мере забавен. Однако перейдем к сути дела. Значит вы - барон "Иштван Сепеши и хотите взять в жены нашу подопечную.
- Почему вы говорите нашу подопечную? - торопливо перебил его барон.
Акли слегка смутился.
- Почему? Итак - почему? Ну, пока скажем так: lapsus lingue [я оговорился (лат.)]. Находясь здесь, привыкаешь употреблять королевское множественное число.
- А почему вы говорите: пока скажем так?
- Ну, барон, вы слишком любопытны и хотите все знать досконально. А между тем теперь уже мой черед спрашивать, а вы мне не отвечаете.
- Да, хочу жениться на барышне Ковач и женюсь!
- Как же вы можете говорить столь безапелляционно?
- Так я же сказал, что влюбился.
- А она? - негромко, с хрипотцой в голосе спросил Акли.
- Кто: "она"?
- Ну, барышня! Она вас любит?
- Этого я не знаю. Не спрашивал. Но этому я и не придаю большого значения.
- Как? Не придаете значения? О святые Кришпин и Алоиз, сжальтесь над сей странной любовью!
Сепеши пожал плечами.
- Еще одно устаревшее представление! Вы считаете меня дураком, а я - на самом деле - просто циник. Я приемлю из проявлений человеческого бытия только то, в чем есть логика. Какое мне дело, как все это происходило в эпоху пасторалей? Или как там любили древние греки и римляне, или даже мои отцы и деды? Мир с тех времен поумнел. Французская революция смахнула ураганом много глупостей и мишуры. Но из окон Бурга, разумеется, и французскую революцию тоже не было видно. Здесь всегда одна атмосфера. О, здесь никогда не будут проветривать помещения. А запашок здесь такой затхлый. Вот вы смеетесь, что я не спросил мадемуазель Ковач, любит ли и она меня? А зачем? Если я увижу канарейку, или малиновку, и они мне полюбятся, разве меня интересует, любят ли и они меня? Я просто их приобретаю. Снова вас смех разбирает? А, между прочим любовь это болезнь, а зачем мне нужно, чтобы любимое мною существо тоже заболело. Или в это таинство я вступаю со здравым рассудком, но тогда что же в нем приносящего человеку счастье? Чувствую, живущее во мне - не так ли? И тогда какое мое дело до другого чувства, которое живет в ней? Вы все еще живете в эпоху человеческого детства. Да, да! - Вы самые настоящие младенцы. А может и хуже них. Потому что ребенок сначала все же поиграет с любимой куклой и только потом разорвет ее, чтобы посмотреть, что у нее там внутри. Ну конечно, что там? Пакля, вата. А вам интересно сначала взглянуть на эту паклю, посмотреть, и только потом вы согласны взять эту куклу к себе в игрушки. Нет, сударь, я не такой эгоист. Бог создал нас так: отдельно - женщину, отдельно - мужчину. У меня своя душа, и у нее - своя. И я не хочу забить ее душу в цепи. Пусть ее душа будет на свободе. Мне нужно только ее тело.
Акли всплеснул руками.
- Ну, барон, вы просто душка! Да вы изнутри еще хуже одеты, чем снаружи. И за это ваше внутреннее облачение вы тоже заслуживаете, чтобы вас заперли. Помолчу только - куда.
- Сумасшедшим меня считаете, ха-ха-ха!? - удовлетворенно рассмеялся барон.
- Скажу одно: странные же у вас, барон, представления о браке! Вот к примеру ножницы, У них два конца, но эти концы должны соответствовать друг другу - тогда вы сможете ими что-то отрезать. И тем двум душам тоже нужно в одну слиться, дорогой барон. И если бы от меня зависела судьба мадемуазель Ковач, я бы так быстро выставил вас за порог с вашим предложением, что вы и опомниться не успели бы.
- Как, значит не вы опекун девушки? Тогда какого же черта заставляете меня выступать тут перед вами с речью на полчаса?
- Это я вас заставлял?!
- По крайней мере, за это время давно бы уже могли сказать, кто ее опекун?
- А этого я и теперь не собираюсь делать.
Странный тип удивленно вскинул вверх голову.
- Как это не собираетесь? Что сие значит? Да ваше поведение становится просто оскорбительным!
И его серые в голубизну глаза угрожающе впились в лицо Акли.
- Не собираюсь вас оскорблять, но исходя из данных обстоятельств, я прежде сам должен переговорить с опекуном девушки и выяснить у него, согласен ли он вас принять.
- Ну мы еще посмотрим, как это он меня не примет!
- Тем не менее это вполне возможно, и тогда....
- И тогда я пристрелю его как пса! - гневно взревел барон и заскрежетал зубами. - Я шуток не терплю, поберегитесь, сударь! И требую, чтобы вы мне немедленно назвали имя опекуна, к которому я должен обратиться.
- Сейчас я еще не могу этого сделать, - спокойно возразил Акли.
- Не скажете?
- Нет, - твердо повторил Акли. - Имя опекуна содержится в тайне.
- Тогда я ас заставлю. Вы слышите, заставлю! - голос барона дрожал от ярости.
- Попробуйте, отвечал Акли, скрестив руки на груди.
Лицо барона сначала побагровело, налившись кровью, и тут же сделалось бледным. Глаза гневно засверкали.
- Или вы скажете, или я размозжу вам голову вот этим пистолетом.
Из-за пазухи своего потрепанного коричневого сюртука он вытащил сверкнувший металлом пистолет и наставил его ствол на Акли.
Придворный шут струхнул, побледнел, но попытался урезонить разъяренного жениха.
- Ну что же вы это, сударь? А еще называете себя человеком логики! Если вы меня убьете, вы же никогда не узнаете от меня имя опекуна, и девушка вам не достанется, потому что вас упрячут в тюрьму. А так я может быть и помогу вам....
Говоря так, он бочком-бочком пробирался к ширме, обдумывая, как быть дальше: не броситься ли ему, улучив момент, на барона, чтобы вырвать у него из рук пистолет.
- Нет и нет! - взревел барон, с трудом сдерживая свою Ярость. - Вы наверняка задумали сделать меня посмешищем! Иначе почему бы вам скрывать имя опекуна? Смехота! Слыхано ли, чтобы имя опекуна держали в тайне?! Ну уж, не на того напали! Венгерский магнат никогда не будет посмешищем для какого-то лизоблюда! Или вы сейчас же скажете мне, что я от вас требую, или я считаю До трех и пиф-паф.
Барон Сепеши взвел курок пистолета и в наступившей могильной тишине начал отсчет.
- Раз... два.
В этот момент перегородка сдвинулась с места, и из-за нее вышел маленький, тощий, бледный, с узким продолговатым лицом и длинным носом и вытянутым в длину лбом господин в темно-синем сюртуке и белой жилетке.
