Колин Фолкнер - Сладостный обман
Однако по приезде в Лондон он был удивлен еще больше. Как ему удалось выяснить, гнусную преступницу, бежавшую из дома в ночь убийства, не схватили и не предали суду. В то время когда его брат Уолдрон гнил в земле, его жена была жива и здорова. Несмотря на то, что Кэвин ни разу не видел свою невестку, он решил во что бы то ни стало найти ее и предать в руки правосудия. Он поклялся, что не покинет Англии до тех пор, пока не увидит жену Уолдрона на виселице.
Кэвин поднял голову и увидел изумленный взгляд Джеймса.
– Извини, Джеймс, я не расслышал твоих слов. Тут такой шум. Что ты сказал?
Джеймс наклонился и дружески похлопал Кэвина по руке. Оба друга были прекрасно одеты, великолепные бархатные костюмы дополняли золотые цепочки на груди и манжетах. У обоих были модные шляпы с перьями. У Кэвина – с более традиционным зеленым, у Джеймса – с ярко-красным, делавшим его похожим на петуха.
– Я сказал, что с тех пор, как ты отсюда уехал, Лондон здорово изменился, – добродушно произнес он.
Кэвин повернулся к окну и снова с удивлением взирал на крикливый, кичливый Лондон.
– Да, – ответил он, подтверждая свои слова кивком. – Лондон сильно изменился. Такой грязи раньше не было. На улицах полно народа, и по большей части карманники, – усмехнулся Кэвин. – По крайней мере, честное лицо стало здесь редкостью.
– Да, – кивнул Джеймс. – На запах золота, привезенного с собой Стюартом, сюда устремились многие. Правда, достанется оно не всем, кое-кому может и не хватить, – Джеймс многозначительно посмотрел на двоих приятелей, согласившихся составить компанию ему и Кэвину. Из всех четверых в действительности похвастать богатством мог только он. Это ему два года назад было выдано право именем короля захватывать иностранные суда, привилегия столь же почетная, сколь и высокооплачиваемая. – Да, преступников в Лондоне, конечно, многовато, – мрачно проговорил Джеймс. – Но что делать, это необходимая плата за процветание, – он скрестил руки на груди. – Но не стоит все изменения сводить к росту преступности и во всем видеть только плохое. Подожди, сейчас приедем в театр, и ты увидишь, что Лондону есть чем гордиться.
Кэвин удивленно поднял брови. Чтобы не обижать друга, он изо всех сил старался выказать заинтересованность его сообщениями, хотя на самом деле больше всего ему сейчас хотелось обратно домой. В руках у него находились кое-какие документы брата, и Кэвин надеялся с их помощью выйти на след его вдовы.
– Вот как? И чем же, по твоему мнению, покорит меня Лондон?
– Женщинами, – ответил Джеймс.
Кэвин заставил себя улыбнуться.
– Женщинами, говоришь?
Один из приятелей Джеймса, одетый в костюм бледно-лилового цвета, хлопнул по колену шляпой, украшенной пурпурным пером.
– И какими! – восхищенно воскликнул он. – Они поют, танцуют, ходят по сцене полуобнаженными. И кроме того, – посмеиваясь, проговорил он, – умеют развлекать своих гостей за вполне приемлемую плату. Наш друг, – он повернулся к Джеймсу, – как раз везет нас на такую вечеринку. После спектакля мадам Люси Мейнор согласилась поехать с нами в таверну отужинать.
Кэвин снова стал смотреть в окно. Карета подъезжала к зданию театра, над крышей которого развевался большой желтый флаг. Это был своего рода сигнал – в дни, когда спектакли не ставились, флагшток оставался сиротливо пустым.
– Увижу ль я женщину моей мечты? – проговорил Кэвин и с иронией улыбнулся.
Джеймс с приятелями захохотали, и Кэвина покоробило от их пошлого смеха. Прошло еще несколько минут, и карета остановилась. Кучер открыл дверцу, и друзья вышли на грязную улицу прямо возле театра.
Из двух городских театров только этот имел разрешение на постановку пьес. Они вошли внутрь, и Джеймс повел всю компанию в свою ложу. Располагалась она над самой сценой.
Спектакль – а ставили в тот день одну из шекспировских комедий – еще не начался, но воздух театра уже был пропитан предвкушением чего-то необычного. Такого острого ощущения Кэвину еще не приходилось испытывать. Именно сюда, в театр, по вечерам стекалась вся лондонская знать. Партер был заставлен скамейками, на которых, теснясь и толкая друг друга, сидело около сотни юношей. Все они, видимо, хорошо знали друг друга, перебрасывались сальными шутками и неестественно громко хохотали. Между скамейками сновали молодые девушки, предлагавшие зрителям апельсины и сладости. Они дружно потешались над мужчинами и высмеивали их напыщенных подружек. Прямо над партером, но немного ближе к сцене, находился разделенный на ложи балкон. Предназначался он для царственных особ и их гостей. Другой балкон, повыше, был заполнен дамами. Кэвин посмотрел туда и увидел ряды крикливо раскрашенных лиц, увешанные дорогими украшениями волосы, руки и шеи. Их непристойные ужимки и жесты были рассчитаны на привлечение внимания кавалеров. Кэвин предположил, что это в основном уставшие от однообразных бесчисленных романов дамы, решившие в театре показать подругам своих теперешних любовников и приобрести новых. Его предположения подтвердились, своим поведением они никак не напоминали добропорядочных супругов. Казалось, уставший от шестнадцатилетнего правления суровых пуритан Лондон вмиг превратился в огромный бордель и с безумным отчаянием наверстывал упущенное. В глазах рябило от вызывающе яркой косметики и крикливых цветов одежды, запрещенных при Кромвеле. Такие понятия, как верность, честь и чистота, канули в прошлое, в моду вошли бесстыдство и распущенность.
Кэвин сидел в первом ряду ложи, между Джеймсом и приятелем в бледно-лиловом костюме. Он равнодушно вслушивался в их беседу, но сам участия в ней не принимал. Наконец раздалось пение менестрелей, и занавес медленно пополз вверх. Зрители попритихли, взрывы смеха и громкий говор прекратились, уступив место перешептыванию.
Кэвин старательно вникал в сюжет комедии, но только до тех пор, пока на сцене не появилась очень красивая женщина с копной роскошных золотистых волос. Он подался вперед, пытаясь получше разглядеть красотку, но та вдруг исчезла в водовороте других актрис, появившихся на сцене. Кэвин поискал глазами и вновь нашел ее.
Роль у нее была маленькая, если не сказать крошечная, и совершенно незначительная. Но тем не менее, когда женщина выходила на освещенную лампами сцену, аудитория замирала. А юноши с ее появлением начинали приветственно кричать и топать ногами, да так громко, что заглушали игру актеров.
Длинные золотистые волосы актрисы волнами ниспадали ей на плечи и спину, окаймляя ее прекрасное лицо. Светлый костюм не мог скрыть ее прекрасную грудь, гибкое тело и длинные ноги. Соблазнительные формы и движения актрисы говорили о ее доступности, но не это привлекло внимание Кэвина. Он смотрел в ее выразительные карие глаза и видел в них искры радости. Они сияли счастьем и довольством, чувствами, как казалось Кэвину, в Лондоне совершенно потерянными.
