Дженнифер Блейк - Черная маска
— Рэнни, а вы… читаете? Я имею в виду — после ранения?
— Немного.
— Но вы узнаете слова, буквы?
Он едва заметно усмехнулся и кивнул.
— А писать вы можете?
На его лицо набежала тень, и он повторил:
— Немного.
— Но, может быть, это поправимо? Если побольше тренироваться…
— Ничего не выйдет.
— Но почему?
— Я не смогу.
— Всякий человек может сделать очень многое, если постарается!
— Не смейтесь надо мной. — Он нахмурился, его голос зазвучал глухо.
Летти нерешительно дотронулась до его руки:
— Да нет, я серьезно. Я хотела бы вам помочь.
Рэнсом повернул голову, посмотрел ей в глаза и увидел в них спокойный свет. Внезапно его охватила дрожь, так что ему пришлось напрячь мускулы, чтобы побороть ее. Уже давно он не видел в глазах женщин ничего, кроме смущения и жалости.
— Вы не сможете, — сказал он тихо.
— Я могу попробовать.
Летти почувствовала, как его рука напряглась под ее пальцами. Это было поразительно, но она вдруг испытала почти непреодолимое желание отбросить мягкую прядь волос с его лба и дотронуться кончиками пальцев до шрама на виске, как будто она надеялась, что ее прикосновение исцелит его. Она подавила этот порыв, но так и не смогла отвести взгляд от его глаз.
Медленно шли секунды, над ними кружила пчела, плавно пролетела мимо бабочка с крыльями кремового цвета. С тихим шорохом падали вниз лепестки розы и опускались на широкие плечи Рэнни, они казались особенно мягкими и тонкими на грубом полотне его синей рубашки. Один лепесток упал на их соединенные руки, и Летти восприняла это нагретое солнцем ласковое прикосновение как благословение.
— Эй вы, двое! Что вы задумали?
Летти вздрогнула и поспешно выпустила его руку. Тетушка Эм шла к ним по дорожке. Лицо ее прикрывала от солнца широкополая шляпа, а на руке раскачивалась пустая корзинка.
Вопрос тетушки Эм, как оказалось, был чисто риторическим. Поравнявшись с ними, она поинтересовалась, как Летти провела ночь, спросила, завтракала ли она, и с живым интересом, без какого-либо намека на навязчивое любопытство, пожелала узнать, какие у Летти на сегодня планы. Услышав о намерении поехать в город, она сама предложила Рэнни отвезти ее туда. Пока Летти будет занята в городе своими делами, он мог бы сделать для нее две вещи: ей нужно купить пакетик булавок и получить на почте номер журнала «Деморестс иллюстрейтед манфли». Она слышала, там напечатана хорошая статья по садоводству. Вообще-то эти редакторы-янки мало что понимают в южных садах: они совсем зациклились на двух цветках, которые тут же вянут на жаре, — тюльпанах и пионах. Но в этом номере есть что-то о пушнице, и она хотела бы его почитать.
Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти поднялась к себе, надела маленькую соломенную шляпку и перчатки, нашла свой зонтик и снова спустилась вниз, вполне готовая к путешествию.
Брат Летти перед своей трагической гибелью писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края прекрасными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Генри часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти многое узнала о Луизиане.
Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от Накитоша, неподалеку от еще одного маленького городка, который назывался Гранд-Экор. Этот некогда процветающий порт на берегу Ред-Ривера был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел. Генри писал, что слово «Накитош» означает «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Накитош считался старейшим поселением на приобретенных у французов землях Луизианы — на четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанских вторжений. В то время он располагался на Ред-Ривере, однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Уровень воды постепенно падал, и в конце концов тридцатимильный рукав, на котором стоял Накитош, превратился в один из притоков, известный теперь как Кейн-Ривер.
Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах и украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Во многих домах окна были прикрыты ставнями, и это создавало атмосферу таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за ними скрывались почти незаметные прохладные садики. Дома в большинстве своем были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, на которых можно отдохнуть и полюбоваться открывавшимися на реку видами.
Выложенная брусчаткой главная улица называлась Фронт-стрит. Она выходила к реке, которая когда-то была главной артерией, поддерживавшей жизнь города. Вывески с чужеземными именами торговцев отражали его историю; тут и там то и дело слышалась французская речь. В тени балконов прогуливались дамы, всегда парами, как того требовали приличия. На них были пышные юбки, украшенные модными турнюрами, но почти все — в черных, серых или фиолетовых траурных тонах. Шляпки с вуалями защищали их лица от палящего южного солнца. Джентльмены здесь одевались гораздо скромнее, хотя на некоторых были яркие охотничьи куртки в клетку и еще более яркие жилеты.
Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой и выступал с достоинством состоятельного человека, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось от боли.
Тут и там бегали оборванные дети, белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, которые сидели или лежали на солнце, хохотали или беседовали на перекрестках. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины и нараспев предлагали свои товары: пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.
За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня церкви Святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали по главной улице, церковный колокол зазвонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Ранни объяснил, что это хоронят одного плантатора из Иль-Бревилля — хоронят на кладбище, хотя он и покончил с собой. Все знали, что этот человек расстался с жизнью от горя, не выдержав ударов судьбы, и местный священник решил сделать для него исключение. У несчастного два сына погибли на войне, и вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени: они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.
