Вера Крыжановская-Рочестер - Месть еврея
«Право, он не так гадок, как я воображала, – думала она. – Как знать, все может устроиться лучше, чем мы ожидаем».
В эту минуту Самуил остановился; они подошли к калитке.
– Потрудитесь велеть экипажу подъехать, – сказал он тихо.
Затем он посадил в экипаж Валерию, которая, закрыв глаза, казалось, ничего не видела и не слышала, помог войти Антуанетте, сам сел на переднюю скамейку и захлопнул дверцы.
– Я должен помочь вам перенести ее в саду, у вас не хватит сил на это, – добавил он, как бы извиняясь.
Через несколько минут они остановились у сада графа Маркоша. Антуанетта вышла первая, бросила золотую монету кучеру, отворила калитку и внимательно заглянула во внутрь сада. Все было пустынно и безмолвно.
– Идите скорее, – шепнула она.
Самуил снова поднял на руки свою драгоценную ношу, и Антуанетта повела его к группе деревьев недалеко от входа, где была скамейка.
– Слава богу! Мы спасены, – сказала Антуанетта, крестясь. – Теперь, господин Мейер, позвольте поблагодарить вас и уходите скорее.
– Будьте добры, передать графине Валерии, – сказал он, – что я даю десять дней сроку, чтобы оправиться и принять окончательное решение. Скажите ей также, что она напрасно, повинуясь предрассудкам, недостойным нашего века, отталкивает человека, который любит ее всеми силами души.
Глава 3
Когда калитка за ним захлопнулась, Самуил очутился на улице без пальто и шляпы, а извозчик уехал. Но все это его нисколько не смущало. Не думая о том, что своим видом будет возбуждать удивление у прохожих, он быстрым шагом направился к своему дому. Нежелание встречаться с людьми заставило его идти не по большой улице, а стороной, местностью мало освещенной и в эту минуту безмолвной и безлюдной. Он приближался к своему дому, как вдруг толкнул нечаянно человека, шедшего медленно, заложив за спину руки. Толчок был так силен, что шляпа незнакомца упала, обнажив голову священника.
– Простите, – извинился Самуил, поднимая шляпу и подавая ее негодующему священнику.
И тотчас у обоих вырвалось удивленное восклицание:
– Как! Это вы, Мейер! – сказал священник. – Вы любитель, как я вижу, ночных прогулок и к тому же без шляпы! Ого! Это немного странно для такого делового, главное, строгого человека. Говорю это потому, что возвращаюсь от лица, очень вами обиженного, от графа Маркоша.
– А!.. Вам известно, какое дело возникло между графом и мной? – спросил Самуил с удивлением.
Он знал отца фон Роте, очень популярного в Пеште как проповедника и члена всех благотворительных обществ, но не знал, что он имеет сношения с семейством графа.
– Я духовник его семьи, – отвечал священник, – и напомню вам, господин Мейер, хотя не имею на то права, что ваша религия, равно как и наша, запрещает быть безжалостным к ближнему. Впрочем, то, что вы требуете, невозможно исполнить.
На мгновение легкий румянец показался на лице Самуила.
– Отчего же? – спросил Самуил, останавливаясь, так как они подошли ко входу в сад. – Я хочу принять крещение, и полагаю, что мысль обратить в христианство и вырвать душу из осуждаемого вами вероучения должна была вам улыбаться, преподобный отец.
Священник покачал головой.
– Ваше намерение, конечно, похвально; вероятно, как большинство единоверцев, вы присоединяетесь к протестантскому исповеданию, которое, по-моему, та же ересь, что и закон Моисея.
– Вы ошибаетесь, преподобный отец, я хочу сделаться католиком, чтобы быть одной веры с той, которую люблю. Если графиня согласится на мое предложение, то я буду просить вас взять меня в ученики и преподать мне догматы вашей религии, а пока не откажите принять мои пожертвования, которые я желаю раздать бедным, так как я не бессердечный человек и лишь необходимость заставляет меня быть настойчивым относительно графа Маркоша.
Лицо фон Роте осветилось приветливой и ласковой улыбкой. Это был не злой человек, но фанатик; извлекать души человеческие из ада ереси и расширять круг своей благотворительности, было целью его жизни. Мысль о таком громком обращении в христианство, как обращение банкира-миллионера, привела его в восторг, а перспектива крупных пожертвований его богатейшего ученика подавила последние его колебания.
– То, что вы сказали, друг мой, совершенно изменяет мое мнение. Конечно, я не оттолкну душу, сознавшую свои заблуждения и ищущую спасения в нашей святой церкви; в таком случае положитесь на меня. Но здесь не место говорить о столь важных предметах, приходите ко мне завтра, и мы обстоятельно побеседуем с вами.
Самуил поблагодарил священника за его добрую готовность; затем они раскланялись, один почтительно, другой приветливо, и разошлись.
– О, Валерия! – проговорил Самуил, войдя к себе. – Во что еще вовлечет меня безумная любовь к тебе!
* * *На следующий день Валерия проснулась поздно после тяжелого лихорадочного сна. Луч солнца, пробиваясь сквозь оконные занавески, скользил по ковру, озарял таинственным полусветом этот девственный уголок, обитый белым атласом и украшенный множеством драгоценных безделушек.
Усталым взглядом обвела она знакомую обстановку.
Голова ее была без мысли, а на сердце тяжело. Она смутно помнила, что лишилась чувств во время вчерашнего свидания, но как попала домой, она не помнила.
Валерия приподнялась и раздвинула занавески постели. Подле кровати спала в креслах бледная и усталая Антуанетта, а на стуле валялись черный плащ и кружевная косынка, которые были на ней накануне. И глубоко вздохнув, она откинулась на подушки.
– Бедная Антуанетта! Она, как сестра, делит со мной все муки. Но как ужасна моя судьба!..
Несколько крупных слезинок скатились по щекам. Напрасно было ее унижение, грозный призрак разорения по-прежнему держал занесенную руку над теми, кого она любила.
В ее воображении с ясностью рисовался скандал продажи с публичного торга их имущества, бесчестье, которое вынудит отца и брата покинуть службу, и, наконец, болтовня знакомых, любопытно-злорадные взгляды «подруг», завидовавших ее красоте и успеху в свете… А разве меньше станут потом насмехаться и шушукаться, когда она выйдет за еврея? С каким видом будут принимать госпожу Мейер? Холодный пот выступил у нее на лбу. «Что делать? Боже мой, что делать?..» – с тоской думала она. Вдруг ее мысль перенеслась на Самуила и, сама не зная почему, она стала сравнивать его со старым, скупым и потрепанным жизнью генералом, собиравшимся на ней жениться, но который не стал бы, разумеется, платить семейных долгов. Рядом с этим накрашенным старичком, порочным и напыщенным эгоистом, бледный мужественный молодой человек значительно выигрывал. Ах, если б только его происхождение не внушало непобедимого отвращения.
