Патриция Гэфни - Любить и беречь (Грешники в раю)
Я в замешательстве. Что я теперь – обязана ходить в церковь? Насколько серьезно должна я вживаться в новую для меня роль хозяйки поместья? Джеффри, конечно же, не станет ломать голову; все это ему просто шутки. Я думала, что и сама сумею отнестись к этому как к пустякам, – теперь же, столкнувшись с совершенно реальной добротой этих женщин, я в какой-то момент почувствовала, что мое ответное благожелательство – не просто вежливая маска…
Поверенный прислал немного денег, фунтов, по-моему, четыреста. Джеффри забрал их и еще с утра отправился в Эксетер покупать лошадь, так что теперь я одна. Никогда мне не удавалось решить, что хуже – быть в полном одиночестве или же быть в одиночестве с собственным мужем.
13 апреля
Никакой трагедии нет, просто приближается ночь. Но вечерами, подобными этому, я начинаю понимать, отчего людей тянет к выпивке. Все чувства болезненно обостряются, беспокойство висит в воздухе, время еле ползет. Уже с шести часов наступающая ночь представляется бесконечной, нездоровые мысли скребутся в голове. Кто поговорит со мной? Кому бы мне написать письмо? Может быть, Уильям Холиок посидел бы со мной минут десять или лучше час? Но нет, я не обращусь к нему. Сегодня мне так одиноко и страшно, что сама мысль о том, чтобы затеять разговор с кем-то чужим, просто невыносима. И все же – опять – мне необходимо услышать человеческий голос, взглянуть кому-нибудь в лицо, просто увидеть кого-то, переходящего двор. Мне необходимо вырваться из плена собственного тоскующего мозга.
Нет, я ни с кем не могу говорить, я сейчас совершенно не способна к общению. Постороннему человеку я покажусь куда более странной, чем на самом деле, совсем сумасшедшей… Что ж, может быть, так оно и есть. Так оно, наверное, и начинается. Если я буду продолжать в том же духе и дальше, то уж непременно сойду с ума.
Моя жизнь превратилась в пустыню. Я страшно изголодалась по теплу, доброте, простым проявлениям самой обыкновенной симпатии.
Я страшусь потерять чувство реальности, выбиться из колеи обыденной жизни, сорваться в безумие и закончить свой путь в темной комнате, воя от отчаяния. Абсурд! О, как мне нужен наркотик, чтобы провалиться в сон, глубокий, мертвый, без видений. Утренние птицы, бесцеремонное солнце, множество новых картин, переполненных жизнью, – вот что вернет мне отвагу. Но сейчас я боюсь этого полумрака, этих темных мыслей, умирания, смерти, конца. Господи! Что же мне делать?
Ничего. Открыть книгу, потребовать чаю. Терпеть.
Шаги на лестнице: своевременное вторжение. Надеюсь, это…
Это была Сьюзен.
– Извините, миледи, если помешала, – сказала она, еле переводя дух после подъема, – да только, по-моему, надо вам знать, что преподобный Моррелл приходил к его светлости.
– Преподобный Моррелл? Он еще здесь? – Она быстро взглянула на каминные часы. Было почти девять.
– Ну, может, он еще не ушел. Видите ли, мэм, Вайолет провела было его в голубую гостиную, да тут миссис Фрут заходит и говорит, мол, его светлости нету, а вы, стало быть, не расположены – в точности как вы сказали, когда к ужину не спустились.
– Так он ушел?
Ее стул резко скрипнул, когда она встала.
– Да ведь кто ж его знает, ушел – не ушел? Когда я к вам поднималась, он о чем-то говорил с миссис Фрут, так что, может, он и здесь. Может, мне сбегать узнать…
– Я сама схожу.
Вслед за Сьюзен Энни направилась к двери и поспешила вниз по узким ступеням, про себя изумляясь собственному рвению. Она страшно изголодалась по человеческому общению, но сегодня вечером чувствовала себя совершенно к нему неспособной. И вообще, что она и Архангел могут сказать друг другу? Подойдя к голубой гостиной, она замедлила шаги в надежде, что его там не будет.
Его там не было.
Сердце у нее упало; тяжесть разочарования поразила ее. На другом конце комнаты Вайолет старательно задергивала тяжелые шторы.
– Где его преподобие Моррелл?
– Да ушел он, миледи. Миссис Фрут его проводить пошла.
– До дворовых ворот? – Служанка кивнула. – Когда?
– С полминуты как вышли.
Энни стремительно оправила юбки и бросилась через холл к выходу.
Экономки нигде не было видно. Энни распахнула дверь во двор и сбежала по двум невысоким ступенькам. В двадцати ярдах от нее, уже проходя под аркой ворот, преподобный Моррелл услыхал скрип дверных петель и обернулся. В тусклом сиянии ущербной луны его белоснежная сорочка светилась, как свеча. Несколько долгих секунд никто из них не трогался с места. Затем они двинулись навстречу друг другу одновременно и встретились посреди заросшего сорняками двора.
– Ваше преподобие, – сказала она, чувствуя, что задыхается не меньше, чем недавно Сьюзен, – я рада, что успела перехватить вас. Мне только что сказали, что вы здесь, – простите, что не встретила вас.
Их руки встретились в легком пожатии; Энни изобразила самую жизнерадостную из своих светских улыбок.
Сегодня он не был одет как священник – его вполне светский костюм казался коричневым или темно-синим – в неясном свете разобрать было трудно. За кого бы она приняла его, если бы не знала, что он священник? За адвоката? Нет, он выглядел слишком… живым, слишком плотским для такой сидячей, малоподвижной профессии. По той же причине он не был похож и на ученого, хотя его умное лицо могло породить такое предположение. Тогда, может быть, архитектор? Да. Мастер, творец, человек, который скорее строит церкви, а не проповедует в них.
– Сейчас очень поздно, – проговорил он извиняющимся тоном. – Я действительно заходил к вашему мужу, хотел его кое о чем спросить. Но миссис Фрут сказала, что вам нездоровится, и мне не хотелось тревожить вас.
Она уже позабыла, как успокаивающе может звучать его низкий голос.
– Нет, вы ошибаетесь. Как видите, я в полном порядке. Не зайдете ли в дом? Раз уж вы здесь.
– Благодарю вас, но мне лучше уйти. – Он внимательно всматривался в ее лицо, явно не веря тому, что она вполне здорова, и Энни удивилась, как ему удалось догадаться. Если бы она пролила хоть слезинку, глаза выдали бы ее. Но как раз сегодня она не плакала…
– Я не знал, что Джеффри нет дома, – пояснил он. – Мне надо было узнать насчет надгробной плиты для его отца.
– Вот оно что.
Она скрестила руки на груди и отступила на шаг. Теперь, когда она знала, что он не останется, ей трудно было решить – радоваться этому или огорчаться.
– Я уверена, он все переложит на ваши плечи, все заботы о камне, эпитафии и прочем.
Она придала голосу сочувственную интонацию, приглашая его пожаловаться на лишние хлопоты или сказать что-нибудь о том, насколько такое безразличие характерно для Джеффри, но он не принял предложения.
