Елена Арсеньева - Мимолетное сияние (Марина Мнишек)
Но Марина нужна была и самозваному Дмитрию…
Конечно, в этом случае речи не могло идти о любви. Ценность Марины состояла в том, что она была истинная, коронованная царица. Она еще пуще, чем Заруцкий, придала бы правдоподобие любому шагу и слову Самозванца, она одним именем своим могла бы привлечь на его сторону массы польской шляхты, которая еще сильнее, чем прежде, жаждала реванша. И Лжедмитрий решил во что бы то ни стало заполучить Марину!
Из тайной переписки с ее отцом он узнал, что такой случай может представиться, когда поляки наконец-то будут отпущены Шуйским и отправятся из Ярославля в Польшу. Правда, поедут они под суровой охраной, но это ничуть не останавливало Лжедмитрия, для которого захват Марины должен был знаменовать наступление полосы сплошных удач.
За это время Марина не раз взлетала к вершинам надежд и падала в бездны тоски и неверия. Она знала, что Дмитрий (вернее, человек, называвший себя этим именем) по-прежнему состоит в переписке с воеводою сандомирским, а также с ее матерью, оставшейся в Самборе: со своей тещей. Писал он и Марине – нежные, исполненные любви и возвышенных чувств письма. Эти послания не способны были ни развеять сомнений Марины, ни усилить их, ибо почерка своего супруга она не знала: все письма Дмитрия и раньше, и теперь были писаны секретарями.
Благодаря отцу Марина была осведомлена о каждом шаге своего названого супруга к возвращению отнятого у него престола. Его признавало все больше народу. В числе этих признавших был, между прочим, князь Адам Вишневецкий, уже сыгравший свою роль в возвышении прежнего Дмитрия. На сторону Дмитрия охотно переходило простонародье: ведь он велел объявить, что в боярских имениях, чьи владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом господ; земли и дома боярские делались крестьянскими животами[8], даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение! Дмитрию присягнули все города и веси от Северской земли и почти до Москвы!
Лагерь в Тушине разрастался. Армия Дмитрия каждый день усиливалась новыми конными силами, подходившими из польских владений. Пан Мнишек едва не обезумел от счастья, когда узнал, что в Тушине появился еще и Ян-Петр Сапега, староста усвятский, знаменитый польский богатырь, удалец и воитель. Он был еще почище Романа Рожинского в неуемной жажде боя! В Польше его осудили за буйство, однако он, не подчиняясь приговору суда, набрал толпу вольницы и повел ее в Московское государство. Его дядя, канцлер Лев Сапега, такого поступка не одобрял, однако поделать с шалым племянником ничего не мог.
Тем временем Самозванец всеми силами пытался захватить Марину. Для начала он издал указ и разослал его в города, находившиеся на пути следования высланных поляков и признававшие его царское достоинство: в Торопец, Луки, Заволочье, Невель и прочие. Указ гласил:
«…Стало мне ведомо, что самозваным государем Васькой Шуйским, который подыскался под наше царское имя, отпущены из Москвы польские да литовские пани и паны, в числе коих послы круля Литовского Зигмунда. Повелеваю литовских людей и литовских послов перенять и в Литву не пропускать; а где их поймают, тут для них тюрьмы поставить да сажать их в тюрьмы. Мы, Дмитрий Иванович, император Всероссийский, повелитель и самодержец Московской державы, царь всего Великого княжества Русского, Богодарованный, Богоизбранный, Богохранимый, Богом намазанный и вознесенный над всеми другими государями, подобно другому Израилю руководимый и осеняемый силою Божией, христианский император от солнечного восхода и запада и многих областей государь и повелитель»[10]
Однако он не собирался рассчитывать только на эти грамоты, опасаясь, что охрана придумает какой-то иной путь и минует преданные Дмитрию города. Чтобы избежать неприятных случайностей, Дмитрий приказал Роману Рожинскому послать в погоню за Мнишеками большой отряд.
После долгого преследования погоне удалось настигнуть желанную добычу! Произошло это прежде всего потому, что Марина решилась-таки попытать судьбу и посмотреть на того, кто упорно именовал себя ее мужем. Проще сказать, она позволила захватить себя.
Когда конвоируемые русскими поляки стали на ночлег в Любеницах, пленников, прежде покорных, словно подменили. Сначала занемогла пани Марина Юрьевна; потом дурно сделалось самому воеводе. Спустя три дня начальник охраны наконец сообразил, что поляки нагло морочат ему голову и просто не хотят ехать дальше. Однако произошло это не прежде, чем в Любеницы ворвался конный отряд шляхтичей, среди которых, кстати сказать, был Мартин Стадницкий, двоюродный брат Марины. Московские стражники разбежались; паны достались своим.
На другой же день, как по заказу, дурная погода, стоявшая последнее время, развеялась, ясный день зазвенел птичьими криками.
И под их гомон Марина вновь принялась ломать голову: убит ли Дмитрий? Да, происходило страшное побоище, да, много народу полегло, как русских, так и поляков, да, ей сказали: муж погиб… Но все-таки – его ли тело лежало на площади? Зачем оно было обезображено? Зачем было сжигать сей несчастный труп, как не для того, чтобы скрыть от внимательных взглядов: это не Дмитрий?!
А что, если он все-таки остался жив?
Чудо? Волшебство? Но ведь все в жизни Марины после встречи с ним на той конюшне, когда он бросил ей под ноги кунтуш и свое сердце, было чудо, волшебство: и любовь Дмитрия, и его неописуемые дары, и корона Московского царства, которой он увенчал любимую женщину даже прежде, чем стал ее мужем…
Снова закричали в вышине птицы, словно приветствовали беглянку-царицу, и Марина высунулась из окошка кареты, засмеявшись, запела…
– Поешь, Марина Юрьевна? – послышался рядом угрюмый голос.
Марина обернулась и удивилась, узнав своего двоюродного брата Стадницкого.
– Оно бы и следовало тебе радоваться, кабы ты нашла в Тушине настоящего своего мужа. Но встретишь там совсем другого, и лучше бы тебе прямо сейчас повернуть отсюда прочь!
Марина тупо уставилась на Стадницкого.
– Молчи, пся крев! – прошипела Барбара. – Кто тебя за язык тянул, пане Мартин? Зачем ты, ну зачем?..
– Зачем, зачем… – проворчал Стадницкий, люто глядя на разгневанную Барбару. – Ты что, не понимаешь? Ты хочешь, чтобы ее привезли в Тушино как неразумную ярку[11] на заклание? Она сама должна решить, что ей делать: ехать туда или нет. Она царица, а этот вор… он не царь, а всего лишь царик, не более того. Может статься, когда она увидит его, то умрет на месте от ужаса. Дайте ей время подумать, вот что.
Разумеется, в словах Мартина Стадницкого не было злости на Марину – он мог негодовать лишь на злую судьбу, проклинать собственную несчастливую звезду, которая привела его в войско Тушинского вора. До сей минуты им руководила только жажда нажиться за счет нового царя и отомстить кацапам за то поругание, которое в ночь на 17 мая нанесли его чести, напугав до смерти и чуть не отправив к праотцам. И только сейчас его словно по лицу хлестнуло осознание: да ведь свою двоюродную сестру, в которую был когда-то юношески влюблен, он должен принести в жертву своей мстительности, своей озлобленности, предать ее, ничего не ведавшую, на заклание человеку, которого презирал и ненавидел?
