Елена Арсеньева - Кривое зеркало любви (Софья Перовская)
Конечно, она была необыкновенная женщина… Жестокость граничила в ней с сентиментальностью. Так, несмотря на твердое решение бежать, она долго не приводила своего намерения в исполнение, пропуская очень удобные случаи, потому что во всю дорогу от самого Симферополя ей, как нарочно, попадались жандармы, что называется, «добрые», предоставлявшие ей всякую свободу, и она не хотела их «подводить». Только под самым почти Петербургом ей попались чистокровные церберы, которых она с удовольствием обвела вокруг пальца.
По натуре своей она была не «артистом революции», как выразился один из ее товарищей-террористов, Степняк-Кравчинский, ставший затем писателем и воспевший кровавые деяния свои и своих товарищей в романе «Андрей Кожухов» и других произведениях, а чернорабочим мятежа. Перовская принадлежала к числу тех личностей, приобретение которых всего драгоценнее для каких бы то ни было организаций, и Желябов, знавший толк в людях, недаром был в «необычайной радости», когда Софья Львовна формально присоединилась наконец к организации «Народная воля».
Трудно было найти человека более дисциплинированного, но вместе с тем более строгого. И Желябов знал: даже если с ним что-то случится, его страстная и унылая, опасная и деловитая, фанатичная, пылкая сожительница доведет до логического завершения ту страшную, почти неразрешимую, ту историческую задачу, которую народовольцы поставили перед собой: задачу цареубийства.
Между прочим, Андрей Иванович как в воду глядел.
Цареубийство было назначено на конец марта. В декабре 1880 года народовольцы арендовали на углу Невского и Малой Садовой присмотренный Перовской дом и стали делать очередной подкоп к центру улицы для закладки мины. Готовились к покушению они очень основательно, но заканчивать работу пришлось в спешке: 27 февраля 1881 года полиции совершенно случайно удалось арестовать Андрея Желябова и Александра Михайлова.
В штаб-квартире народовольцев настала паника… Перовская исподлобья всматривалась в товарищей. Кажется, стойко держался только Кибальчич. Может быть, потому, что в нем было очень мало человеческого – все какое-то механистическое. А остальные… казалось, еще минута – и эти люди откажутся от своего плана и скроются в подполье на долгое время. Может быть, на годы отложат то, что должно совершиться вот-вот!
– Товарищи, – яростно проговорила Софья, – что случилось? Да, выбыл из строя еще один из наших смелых борцов за народную волю. Но мы привыкли к потерям, и потерями нас не испугаешь. Я становлюсь на место Желябова. Я – потому, что мне известны все планы Андрея, мы их вместе вырабатывали… Итак, за дело! Исаев, ты сегодня ночью заложишь мину на Садовой. – Она повернулась к Рысакову: – Вы с Фигнер, Кибальчичем и со мной сейчас же тут принимаетесь готовить снаряды. Метальщики будут нашим запасным полком, если сорвется взрыв. Завтра – завтра, первого марта, а не через месяц, как располагали! – мы совершим то, что должны совершить во имя блага народа. За работу, товарищи! За дело!
– Н-да, – устраиваясь за рабочим столом, сказал Кибальчич, – я рад, что Софья Львовна не растерялась. Обидно было бы упустить такой случай… А снаряды мои – сами завтра увидите – прелесть!
Несколько минут он молча резал жесть и сворачивал ее для устройства коробки, потом сказал Рысакову угрюмо:
– А заметили вы, Николай Евгеньевич, что наши женщины много жестче мужчин? Поглядите-ка, как Перовская, как Гельфман работают. Вы поглядите в их глаза… В них такая воля, что жутко становится.
В эту минуту открылась дверь и на пороге появился задержавшийся где-то Гриневицкий. Лицо его было бледно – конечно, он знал об аресте Желябова, – но спокойно.
– Вы опоздали, Котик, – мягко упрекнула Перовская, и фанатичное выражение, только что напугавшее даже «механистического» Кибальчича, исчезло из ее глаз.
– Прощался с невестой, – коротко ответил Гриневицкий. – Она умоляла бежать, уехать… я отказался. Я стал бы презирать себя, если бы покинул дело, которому посвятил себя и за которое готов отдать жизнь.
– Очень может быть, что вам это придется сделать завтра, – холодно сказал Кибальчич. – Акция назначена.
– Бедная девушка! – ехидно протянула Перовская, у которой при упоминании об этой самой невесте моментально испортилось настроение. – А что будет, если вы завтра погибнете, Котик? Неужели вы и ваша Софья решили непременно принести в жертву революции свою непорочность? Но революция – не богиня Веста, ей нужны не унылые девственники, ей нужны жертвы с жаркой кровью, которой будет обагрен ее алтарь…
Гриневицкого передернуло. По натуре своей он был врагом всяческой позы, ненавидел громкие слова, а эта «жрица революции» внушала ему отвращение, особенно когда заводилась, вот как сейчас, и начинала вещать, вещать, кликушествовать… Особенно чудовищным показалось ему то, что ее любовник Желябов находится сейчас в тюрьме, наверняка не минует казни или пожизненной каторги, а она все смотрит на него, Котика, с этим боевым огнем в этих своих бесцветных глазках, все цепляется к его невесте…
Черт бы подрал эту Перовскую! Неужели она надеется, что последнюю ночь перед покушением ей удастся провести в объятиях одного из смертников? «Скажите, кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?» – вдруг вспомнил Пушкина начитанный Котик. Тоже еще, Клеопатра-террористка нашлась!
– Отстаньте от меня, товарищ, – грубо, как никогда не позволял себе, ответил Гриневицкий. – Мы с моей невестой дали друг другу все возможные доказательства своей любви. И даже если мне суждено завтра быть разорвану на куски бомбой собственного производства, она останется моей женой.
Перовская не произнесла ни слова, и остальные невольно прикусили языки, глядя на ее окаменевшее лицо.
Эта неведомая ей Софья… А император-то дождался смерти жены, императрицы Марии Александровны, и женился-таки на княгине Юрьевской! Ходят слухи, что он теперь намерен короновать ее! Сбылась ее мечта!
А ее, Софьи Перовской, мечта несбыточна? Ей не дано будет изведать этого последнего счастья – исполнения своего самого заветного желания хотя бы перед смертью?
Ужас ее собственного женского одиночества вдруг вырос перед Перовской и глумливо заглянул ей в лицо янтарными глазами. Ни-ког-да!…
Перовская с усилием проглотила комок в горле.
Несколько секунд она в упор смотрела на Гриневицкого, который стоял перед ней с вызывающим видом, потом чуть пожала плечами и вернулась к работе.
В янтарных глазах Котика мелькнуло облегчение.
Ну да откуда ему было знать, что своей откровенностью он сам обрек себя на кровавую казнь? Так сказать, «ты этого хотел, Жорж Данден»!
