Наталия Вронская - Призраки прошлого

«Вот оно — спасение! — подбодрила она себя. — Скорее внутрь…»

Через несколько минут Катенька была уже в доме.

— Как, неужели еще кого-то застала непогода? — раздалось за спиной.

От голоса, молодая женщина вскрикнула и обернулась.

— Не бойтесь, я не причиню вам вреда…

Напротив Катеньки стоял молодой человек лет двадцати трех. Он был одет в костюм для охоты, а в углу стояло ружье, которое, несомненно, принадлежало ему.

— Кто вы? — спросила удивленная Катенька. — И откуда вы здесь?

Молодой человек улыбнулся и с поклоном ответил:

— Андрей Андреевич Лопухин, помещик, к вашим услугам. А кто вы, прекрасная незнакомка? — неожиданно высокопарно прибавил он.

— Меня зовут Екатерина Петровна Долентовская.

— Вы госпожа Долентовская? Супруга здешнего хозяина… — задумчиво протянул Лопухин.

— Да. А почему вы так этому удивлены?

— Нет, нет, я вовсе не удивлен. Но вы уже давно живете в наших краях, как я слышал, а мы с вами до сих пор не знакомы. Поэтому встреча мне вдвойне приятна.

— А что вы делаете здесь? — спросила Катенька.

— Не беспокойтесь, я не произвожу потраву в ваших владениях, — с притворным испугом развел он руками. — Я просто гулял, а когда начался дождь, решил переждать его в этом доме. Надеюсь, я не позволил себе лишнего? Тем более что здесь была открыта дверь.

— Ну что вы, ничего страшного… — она поежилась.

Ноги у нее здорово промокли, к тому же дождик основательно промочил и ее платье. Теперь Катенька куталась в шаль и думала о возможной простуде.

— Да вы совсем замерзли, — озабоченно сказал молодой человек. — Позвольте предложить вам мою куртку, — с этими словами он быстро расстегнул пуговицы охотничьей одежды и, не слушая возражений, протянул ее Катеньке. — Только вам надо снять шаль, она слишком мокрая. А моя куртка сухая. И не медлите, не хватало вам еще простудиться.

Катенька благодарно улыбнулась и, решив не спорить, скинула шаль и укуталась в предложенное одеяние.

— Ну, вот и хорошо, — продолжил он. — Только и ноги вы, верно, промочили?

— Да.

— Жаль, тут нельзя теперь развести огонь, — протянул Лопухин.

— Ничего. Дождь скоро кончится, — сказала она. — Да мне и не холодно. Ведь главное, чтобы не было холодно, а день сегодня теплый, несмотря на ненастье.

— Да, верно, — он долгим взглядом окинул свою неожиданную знакомую. — А почему вы оказались так далеко от дома и в такую непогоду?

— Я тоже гуляла, — ответила Катенька.

— Гуляли? В одиночестве? И так далеко? — повторился он.

— Да, я люблю долгие прогулки. Отчего вас это удивляет? — Катя не могла понять, чем ее прогулка может быть так любопытна.

— Я просто предположил… — начал Лопухин.

— Что? — живо спросила она.

— Быть может… — начал он, — но я не смею, нет! — прервал Лопухин сам себя.

— Ах, раз уж начали, то договаривайте! — воскликнула Катенька.

Глаза ее заблестели: ей ужасно захотелось узнать, что хотел сказать этот симпатичный молодой человек. А то, что он был симпатичным, она сразу подметила.

— Боюсь, что мое предположение покажется вам чересчур вольным, — прищурился Лопухин.

— Вольным? Да что же это может быть? — Катенька действительно не понимала намека.

— Я подумал, что, быть может, вы поссорились с мужем и оттого ушли так далеко и теперь попали под этот дождь? Но если это ссора, то это благословенная ссора, — торопливо продолжил он, — потому что она привела нам познакомиться!

— Что? — Катенька рассердилась не на шутку. — Вот вздор! Никакой ссоры не было! Что за предположения вы себе позволяете?

— Я знал, я знал, что вы обидитесь! — молодой человек действительно был огорчен. — Но вы велели мне сказать, что я думаю, и я не мог удержаться!

Катя возмущенно отвернулась от него и сделала вид, будто никого рядом с нею нет.

— Ну простите же меня, — тихо произнес Лопухин. — Я сказал эту дерзость оттого, что сразу был очарован вами…

— Вот что, — Катенька развернулась и гневно продолжила: — Вы решили не так, так эдак оскорбить меня. И будто бы нарочно взялись говорить мне вещи, которые никак нельзя говорить незнакомым, да и знакомым дамам тоже!

— Но это правда! Я был очарован вами с первой же минуты, как только увидел. Поэтому мне решительно захотелось, чтобы вы были в ссоре с мужем, а я бы имел возможность утешить вас…

— Ну уж этого я слушать не собираюсь, — прошипела Катерина и выбежала прочь из домика под самый дождь.

— Стойте! — крикнул молодой человек, выбежав за ней следом. — Да стойте же! Останьтесь здесь, а я уйду! — продолжал кричать он с порога.

Но Катенька остановилась лишь на мгновение, чтобы скинуть охотничью куртку, одолженную ей случайным знакомым, и тут же со всех ног помчалась к дому. Она даже забыла про свою шаль, которая осталась, так сказать, во владении неприятеля.

— Какое безрассудство… — пробормотал Лопухин. — Но и характер тоже имеется… Интересно же завоевать расположение такой женщины. Многие ли кинулись бы вот так, под самый дождь? — продолжал он рассуждать сам с собой. — Иная предпочла бы остаться и даже найти приятность в кокетстве и флирте, — молодой человек усмехнулся.

Он слишком хорошо знал столичных дам и не ошибался в своих предположениях. Мало кто кинулся бы под дождь только от услышанного признания в симпатии. И это вместо того, чтобы выгнать нахала или постараться обернуть ситуацию себе на пользу.

— Да она же забыла шаль, — взгляд Лопухина упал на предмет туалета. — Надо будет вернуть, — его усмешка сделалась еще шире. — То-то удивится господин Долентовский. Жаль, конечно, делать неприятности такой милой даме, но пусть это будет ей наказанием за то, что она так нелепо убежала и пренебрегла моим обществом. Я никому не простил бы подобной обиды! — прибавил он, повысив голос.

9

«29 мая 1735 года.

Муж неоднократно упрекал меня в том, что я умею писать. Он нередко говаривал, что ежели бы я меньше уделяла времени писанию и книгам, то было бы лучше для нашего очага семейственного. Он все подозревает, что я скрываю от него что-то. И он прав, теперь — прав. Если ранее совесть моя была чиста, то ныне я уже не могу так сказать. И лучше бы я не разумела грамоте, ибо тогда не смогла бы писать о произошедшем со мной и меньше думала об этом. А еще я опасаюсь, что рано или поздно записки мои попадут в сторонние руки, и тогда беды не миновать. Что же проще — прекратить вести сей дневник, а написанное сжечь… Но я не могу, отчего-то не могу оставить моей губительной привычки! Мне надобно с кем-то делиться своими чувствованиями, но делиться мне не с кем. Не пойду же я о сем говорить моей горничной или ключнице? Но не могу я ничего такого здесь написать, за что следовало бы меня казнить. Люблю ли я? Да. Изменила ли я долгу своему? Нет! Но не думать, не чувствовать, воспоминая облик человека сердцу милого не могу. Прежде никогда я не любила и уж более не полюблю, не оттого ли сердцу больно? Но я решилась — при первой же возможности скажу Ивану, чтобы он у нас никогда не появлялся. И писем мне писать ему не надобно. Ах, сколько радости доставляли мне его записочки, писаные с такой нежностью! И все те любовные слова, коими называл он меня и кои столько давали мне радости — все надобно забыть и отринуть! Я поняла, — долгу своему изменить не вправе. И для того должна твердо отказать Ивану от дома и запретить ему думать обо мне. А себе запретить думать о нем. Более мне нечего прибавить».