Наталья Майорова - Время перемен
– А как вы меня нашли? – заинтересовалась я.
– По следам, – ответил он. – Я понял, что ты была возле театра и ушла за ручей. Я шел по ручью и светил на берега. Сначала в одну сторону, потом в другую. Так ты можешь идти?
– Конечно.
– А вот я уже почти не могу, – пожаловался Максимилиан. – Ноги от холода сводит, уши горят – шапку я где-то в лесу потерял, – в груди стучит, по спине, наоборот, пот льется…
– Можно сделать из елки волокушу, – предложила я. – Вы на нее ляжете, а я потащу. Это легко, я знаю, тем более след есть. Только через ручей мне вас не перетащить. Но там уже до усадьбы недалеко сбегать…
– Господи, девочка… – каким-то треснувшим посередине голосом сказал Максимилиан. – Все не так уж плохо… Но я не представляю, как же ты тут ночью… Темнота, холод, нет ни огня, ни еды…
– В лесу проще, чем среди людей, – честно сказала я.
– Для таких, как ты, по-видимому, да, – вздохнул Макс. – И это чертовски грустно.
– А кто я? – поинтересовалась просто на всякий случай (больной ребенок, идиотка, дегенератка, кретинка, ублюдок, отродье – что я, сама не знаю, что ли?).
– Ты лесной эльф, – сказал Максимилиан. – Космическое существо. Я ясно вижу у тебя за спиной четыре незримых крыла. Вылезай из своей пещеры и пойдем скорее домой.
Я вылезла и, как могла, отряхнула песок и листья со своих волос и одежды.
– Это вы были там, в поле, – сказала я. – Я знаю, вы тогда ходили слушать музыку.
Я не спрашивала, и он не ответил.
– Что за музыка? – спросил Максимилиан.
– Я не знаю. Она всегда звучит, но ночью под звездами ее слышно лучше всего. Как будто бы звенят колокольчики.
– Это музыка небесных сфер, о которой писал Пифагор, – сказал Макс. – Все эльфы ее слышат. Ничего необычного.
Мне хотелось сделать что-нибудь хорошее для Максимилиана. Я отвела его в башню и там показала ему свои театрики и еще телескоп, в который можно смотреть на луну, на зайцев в поле или на озеро Удолье, когда там купаются крестьянские парни или девушки. Макс восхитился театриками и с удовольствием посмотрел на луну в телескоп. Потом он рассказал мне про Ньютона, Кеплера, Галилея и Джордано Бруно (обо всех них я уже читала в книгах) и о каналах на Марсе, открытых Скиапарелли (об этом я слышала в первый раз и очень удивилась – до этого мне как-то не приходило в голову, что на звездах люди тоже занимаются сельским хозяйством). После Макс пожалел, что сейчас зима и нельзя посмотреть в телескоп на купающихся девушек. Я пообещала, что летом обязательно позову его в нужный момент и дам все обстоятельно разглядеть.
С утра Макс учил меня кататься на коньках. Он был лошадью, а я возницей. Мы играли в Древний Рим.
– Почему она всех, даже немолодых людей, называет на «ты» и только к тебе обращается на «вы»? – спросила Юлия у Максимилиана.
Я отошла в сторону и спряталась за катальной горкой.
– Она видит моего астрального двойника, – серьезно ответил Макс. – Он одновременно и я и не я, так как принадлежит уже к космическому эфирному миру и стоит на пороге, одновременно охраняя и просвещая телесного человека. Люба обращается к нам обоим сразу. И поэтому, естественно, во множественном числе.
– Фигляр, – сказала Юлия.
Внутри мне так же трудно выговаривать имя Максимилиан, как и снаружи. Поэтому для себя я стала называть его Страж Порога. Спрошу потом, нет ли у него еще какого-нибудь имени.
Из пяти щенков, родившихся весной под крыльцом в амбаре, я назвала Джульками сразу двух. Ходила туда и щелкала их по мокрым черным носам. Щенки обижались, взвизгивали, но тут же забывали обиду и снова лезли со мной играть. Почему я не щенок? Я никогда ничего не забываю…
Глава 4,
в которой Лео и Джорджи договариваются об устройстве судьбы несчастного ребенка, а сама Люша тем временем… совершает убийство
Лев Петрович Осоргин жил вблизи Арбата, в Денежном переулке. Аркадий из экономии поехал бы на конке, но Юрий Данилович настоял, чтоб взяли извозчика.
После оттепели подморозило, коричневая разъезженная грязь на мостовой схватилась ледком; лошадка цокала копытом, двухэтажные арбатские дома проплывали разноцветным воланом, увешанные до крыш бисером вывесок, блистали на закат оконными стеклами. Над всем высилась темно-розовая на синем колокольня Миколы Плотника.
На повороте Троице-Арбатская церковь, с садиком, вытянутым в сторону Денежного переулка, крылатый Спаситель на воротах, в садике старый замшелый колодец и разноцветные домики, должно быть поповский, дьяконовский и дьячковский. На крыльце поповского стоит строгий мужчина в серой шелковой рясе и, умиротворенно сложив руки с четками, смотрит на закат.
У подъезда каменного серо-оливкового дома Аркадий помог Юрию Даниловичу выйти из пролетки.
Лев Петрович Осоргин жил в бельэтаже. Аркадий еще раз отобразил на лице упрек и дернул ручку звонка в виде львиной головы с отверстой пастью.
Дверь открыла горничная с рябым добрым лицом. В прихожей калош – как у пифагорейцев. У Аркадия сердце защемило.
Но уж вышел хозяин – высокий, с серо-зелеными глазами, облаченный в плюшевый вишневый халат и турецкую шапочку с золотой кисточкой. От халата пахнет дорогими сигарами, красивая рука (подал для приветствия) – уже стареющая, с тонкой кожей и синими жилками, но еще сильна. На лице – оживленная, искренняя радость и удивление.
– Бог мой, кого я вижу – Джорджи! Вот нежданная удача! Сколько лет, сколько зим! Молодой коллега? Представьте, пожалуйста! Аркадий Андреевич Арабажин? Эка, как звучно вас предки поименовали! Соответствовать придется, как ни крути… Но ваш приход удача вдвойне – молодые силы у нас в доме особенно в цене. Проходите, проходите… мы уже пообедали, вы хотите ли толком поесть? Нет? Верно ли? Но от чая не откажетесь никак, у нас Степанида такие булочки с корицей изготавливает, что пальчики оближешь… Идемте, идемте скорее ко мне, Юрия Даниловича все знают и рады, а вот Аркадия Андреевича своим представить, я в нетерпении – сюрприз!
