Жюльетта Бенцони - Исповедь рогоносца
– Вы прогоняете меня?! – воскликнула она, уже готовая разрыдаться. – Но разве вы забыли о том, что я вам сказала минуту назад? Я люблю вас…
– Нет, я ничего не забыл. Но, к несчастью… Было бы лучше, если бы вы сообщили мне об этом до того, как меня заставили жениться на вас. А теперь… я не способен в это поверить!
– Почему?
– Потому что я чувствую – и чувство это очень сильно! – что эти слова вам кем-то продиктованы! Могли бы вы поклясться мне, сударыня, что ваша матушка, госпожа герцогиня, не ждет вас там, внизу, в карете? А?
Мари-Анн, ничего не ответив, опустила голову.
– Вот видите! Вы же явились сюда не по собственному побуждению. Вам настоятельно рекомендовали, как надо поступить. Что ж… передайте вашей матушке, что мне удалось избежать ловушки… Очаровательной, не могу не признать, но все-таки ловушки! Низко кланяюсь вам, сударыня!
С большим трудом сдержав рыдания, Мари-Анн де Фронсак опустила ставшую уже ненужной вуаль и выбежала из камеры. Тюремщик запер за ней дверь. Герцог, стоя неподвижно, как изваяние, слушал, как удалялись ее легкие, быстрые шаги, когда молодая женщина бегом спускалась по пустынной лестнице… В камере еще сохранился слабый запах ее духов, и, вопреки собственной воле и сам удивляясь тому, что с ним происходит, Фронсак вздохнул:
– Как жаль…
Но враги есть враги. Он поклялся, что дочь госпожи де Ноайль никогда не станет его женой. Он сдержит эту клятву… Даже если это окажется не так легко, как ему представлялось с самого начала!
…Борьба продолжалась. Мари-Анн де Фронсак действительно пришла в камеру мужа по настоятельному совету матери. В этом герцог был прав. Неправ он был в другом: Мари-Анн на самом деле была в него влюблена. Теперь она проклинала себя за неосторожно вырвавшиеся у нее при свидании с герцогом слова. Победа была так близка! Если бы она могла промолчать… и если бы она была менее честной, сегодня она была бы его настоящей женой. Мари-Анн прекрасно понимала, что теперь уже никогда не сможет позабыть тех коротких сладостных мгновений, какие пережила в объятиях Луи-Армана…
– Но я же так люблю его, – уговаривала она себя, – он не сможет… просто не сможет не ответить мне любовью хоть когда-нибудь…
Она решила еще раз попробовать завоевать привязанность своего упрямого супруга, когда тот заболел. Наступила очень холодная, дождливая осень. Как бы ни были хороши условия, в которых содержался знатный узник, пробирающая до костей сырость проникала в Бастилию, не позволяя создать вполне благоприятную для здоровья обстановку. Луи-Арман подхватил «злокачественную лихорадку», которая довольно скоро стала угрожать его жизни. Тогда Мари-Анн со всех ног бросилась к королю и стала умолять его о милости: пусть он разрешит ей отправиться в тюрьму ухаживать за больным мужем.
– Идите, дитя мое, – сказал растроганный Людовик XIV. – Нам бы очень хотелось надеяться, что подобная преданность будет вознаграждена!
Счастливая Мари-Анн разделила с супругом его заключение, она ни днем, ни ночью не отходила от постели больного и ухаживала за ним с нежностью, которая растопила бы камень. Когда к Фронсаку вернулось сознание, ему оказалось очень трудно сдержать свою абсурдную, дурацкую клятву. Рядом с ним постоянно находилось дивное создание, исполненное очарования и любви, отдающее ему все, ничего не прося взамен, – и он чувствовал, что положение, в которое он сам себя поставил, делает его попросту смешным.
– Вам следовало бы сжалиться надо мной, сударыня, – сказал он ей однажды. – Вы отлично понимаете, что дворянин не имеет права отказываться от своего слова. Зачем вы искушаете меня?
– Я люблю вас, вот и все! – Мари-Анн была особенно хороша, когда произносила эти слова.
– Видит бог, вы достойны того, чтобы быть любимой! Но все останется как есть. Я не стану любить вас, потому что не хочу доставить этим удовольствие госпоже герцогине, вашей матушке!
Он не сдавался. Вооружившись безмерной гордыней, заковав себя в броню бесчувственности, он в конце концов добился своего. Мари-Анн потеряла надежду завоевать мужа.
– Я вижу, что мое присутствие тяготит вас, – сказала она однажды своему странному супругу. – И поскольку вы уже выздоровели, я думаю, сударь, мне лучше покинуть вас…
Она действительно ушла, и он даже не попробовал удержать ее. Впрочем, как всякий эгоист, молодой человек не слишком долго страдал от разрыва с прелестной девушкой. В конце концов, в Париже вполне хватает красивых женщин!
Прошло четырнадцать месяцев, и герцог де Фронсак наконец вышел из Бастилии. Его жена сделала для этого все возможное. Она проявила истинное величие души, ходатайствуя за своего нелепого супруга. Но когда он хотел поблагодарить ее за это, Мари-Анн отказалась его принять. Что-то умерло в ее сердце, и это было уже навсегда.
Едва оказавшись на воле, наш ветреник вернулся к привычной беспутной жизни, коллекционируя любовниц, развлекая высший свет своими похождениями, насыщая ими скандальную хронику. Об этом говорил не только двор, но и болтали на всех городских перекрестках. Мари-Анн знала обо всех приключениях мужа, но никто бы не смог догадаться, как она страдает.
И лишь когда она умерла – в двадцать пять лет! – люди, которые любили ее, поняли наконец, что ее сердце было разбито…
Любовные похождения герцога Фронсака, в скором времени ставшего герцогом де Ришелье, были многочисленны и разнообразны, одна авантюра сменяла другую. Он еще два раза женился. Сначала, в 1734 году, на мадемуазель де Гиз, которая подарила ему двух детей и скончалась шесть лет спустя. Третий брак был заключен намного позже, когда неисправимому волоките уже исполнилось восемьдесят четыре года. Его супругой стала мадам де Рот, которой было всего тридцать. Между этими двумя событиями в объятиях неутомимого любовника перебывали сотни женщин. Однако на закате жизни, когда он стал понимать, что смерть уже близка и что играм приходит конец, его стали неотвязно преследовать воспоминания о Мари-Анн.
– Как я мог быть таким дураком? – вздыхал он. – Я бы мог быть так счастлив… Мог бы?..
Мужское тщеславие нашептывало ему это последнее сомнение, но старое, изношенное сердце, которому вскоре предстояло остановиться навсегда, давало совсем другой ответ…
Огюст Вьесс де Мармон, герцог Рагузский
17 октября 1796 года большой особняк банкира Перрего на улице Монблан сверкал огнями от подвалов до чердака. Элегантные кареты сменяли одна другую у портала, из них выходили и устремлялись к подъезду женщины в роскошных туалетах и мужчины в фантастических костюмах. Сюда съехались все красавицы, все ловеласы и франты и все, кто ворочал большими делами при директории.
