Натали Питерс - Маскарад
Предложения Лоредана встретили доброжелательный отклик со стороны тех членов правительства, которые для преодоления запутанных проблем предпочитали прибегать к быстрым и легким, как им казалось, решениям. К тому же Лоредан играл на давних страхах и предубеждениях значительной части невежественного населения.
На евреев – вечных козлов отпущения – были обрушены древние репрессивные меры. Им запретили заниматься производственной деятельностью и сельским хозяйством, владеть недвижимостью, торговать кукурузой или зерном, а также предметами первой необходимости. Евреи не имели права нанимать на работу христиан, выступать в качестве маклеров, участвовать в финансовых делах Республики. Передвижения евреев строго ограничивались. Им не дозволялось проживать вне границ гетто, даже появляться после захода солнца за его пределами. На некоторых маленьких территориях Республики евреев изгнали из их жилищ.
Алессандро Лоредану исполнилось всего двадцать восемь лет, когда он стал в Совете признанным деятелем консервативного толка. Он весьма успешно начал свою политическую карьеру и достиг бы больших успехов, если бы не постоянные помехи, создаваемые на его пути Орио Долфином.
Шестидесятилетнего вдовца вконец разорили пристрастие к карточным играм и слабость к балеринам. Тем не менее он был беспредельно предан своей стране и сохранил значительное влияние на пожилых членов правительства. Будучи ученым, а по политическим взглядам – либералом, Долфин публично осуждал несправедливости, творимые в отношении евреев. Резко критиковал антисемитское движение, обвиняя Алессандро Лоредана в том, что тот, стремясь удовлетворить собственные амбиции, распространял всяческого рода измышления и возрождал старые страхи. Долфин энергично противодействовал избранию юноши в сенат и убеждал консервативно настроенных членов Совета в том, что в силу присущей им наглости и эгоистичности юдофобы не способны эффективно участвовать в работе важных комитетов.
Добившись на первых порах успехов, Алессандро обнаружил, что благодаря Орио Долфину его путь к власти становится все тернистей.
В один из погожих, сверкающих дней середины лета 1782 года Алессандро Лоредан решил нанести визит своему недоброжелателю. Синьория была распущена на летние каникулы, и ее члены вместе с семьями отправились в свои загородные виллы, расположенные на материке. Они утверждали, что им надо подкрепить силы после трудов, связанных с выполнением правительственных обязанностей.
После восьми лет работы в правительстве карьера Алессандро зашла в тупик. Но он знал, кто именно мешает его продвижению, и был полон решимости устранить это препятствие со своего пути.
Лоредан проехал вдоль берега Бренты примерно десять километров и свернул на запущенную прогулочную дорогу. Он обратил внимание на заросшие сорняками сады, потрескавшиеся скульптуры, сухие деревья. Вилла Долфина безнадежно разрушалась. Повсюду валялись куски опавшей со стен штукатурки, виднелась обожженная солнцем кирпичная кладка. На крыше местами отсутствовала черепица. Часть окон была заколочена досками.
Внутри дома окраска стен поблекла и покрылась пятнами. Расшатанную мебель покрывала плесень, а обивку изъела моль. Беззубый слуга провел Лоредана по винтовой лестнице на второй этаж, где располагался кабинет Орио Долфина.
Без парика и в домашнем платье Долфин выглядел таким же заброшенным и потертым, как и все вокруг. Молодыми и оживленными оставались только глаза, и они понимающе сверкнули, как только он увидел Алессандро.
– Ну и ну, синьор. А я все время думал, можем ли мы рассчитывать на ваш визит. Вы, конечно, узнали, что я болен, и приехали убедиться, насколько серьезно?
Долфин попал в точку. Но Алессандро не выдал себя.
– Простите меня, синьор. Я не понимаю…
– Тогда вы будете счастливы, узнав, что, по прогнозу врачей, я доживу до девяноста лет, – с кислой миной заметил Долфин.
– Мне весьма приятно слышать это.
– Правда? Вы очень любезны. Ну а теперь, синьор, поскольку вы удовлетворили свое любопытство, я попрошу вас оставить меня. Я немного устал.
– Я не стану, синьор, надоедать вам, – сказал Алессандро. – Но полагаю, настало время поговорить.
– Поговорить? Нам не о чем разговаривать. Вы мне не нравитесь, синьор Алессандро, и я не доверяю вам. Люди, подобные вам, опасны для Венеции.
– Но Венеция – моя любовь, моя любовница! – решительно возразил Алессандро. – Если в прошлом я и выглядел несколько импульсивным, то такое поведение объяснялось лишь опасением, что она нуждается в защите, и я, как и полагается любовнику, бросился ей на помощь.
– Весьма любопытная аналогия, – с одобрением сказал Долфин. – Но теперь Венеция больше не нуждается в цветистых метафорах, не нужны ей и люди, пытающиеся нажить капитал на ее славе. Ей нужны честные мужи. Она перемолола многих служивших ей, в том числе и меня. Но я никогда не сожалел и не сожалею о годах, отданных ей. А сейчас вы пришли, чтобы подлизаться к ее верному чичизбео? Вы полагаете, он замолвит за вас доброе слово и использует свое влияние вам на пользу?
– А почему бы и нет? – вполне резонно спросил Алессандро. – Есть люди, синьор, которые вас весьма уважают и даже почитают. Есть и такие, которые добиваются вашего одобрения, испытав на себе вашу враждебность. Я полагал, что сумею пробить себе дорогу, не прибегая к чьей-либо помощи. Я ошибся. Мы можем по-прежнему не соглашаться друг с другом, но это нанесет ущерб Венеции.
– Вы, синьор, слишком высоко оцениваете себя, – проворчал Долфин.
– Не себя, а вас. Боюсь, что усилия, предпринимаемые вами, дабы сдержать меня, отвлекают ваше внимание от воистину жизненно важных проблем. Я уважаю ваши суждения, присущий вам здравый смысл, ваш опыт. Но даже вы не можете не признать, что ваша энергия небезгранична. Позвольте мне помочь вам. Привлекайте меня к себе на службу, вместе мы сумеем умножить величие Венеции.
– Вы горазды на хитрости, особенно если они могут пойти вам на пользу, – заметил Долфин. – Но пока я жив, этого не случится. Вы попусту теряете время. Не рассчитывайте, что я поверю, будто вы осознали ошибочность своих политических шагов. Вы просто убедились, сколь неэффективны ваши методы, и устали ждать, когда я умру и уберусь с вашей дороги. Но я не собираюсь умирать. Впереди у меня еще долгие годы, и я намерен использовать их для того, чтобы помешать вам и вам подобным погубить Венецию. Развернутая вами, синьор, кампания против евреев – ваша первая и громаднейшая ошибка.
– Должен признать, что ее результаты действительно оказались не такими, на которые мы надеялись.
