Сюзан Ховач - Богатые — такие разные
Я отвела его обратно к Мэри, но, когда они вышли, чтобы пройтись вокруг ресторанного зала, вернулась в каюту. Недовольная своим макияжем, я смысла его и принялась наносить его заново, но у меня так тряслись руки, что моя специальная безвредная темно-красная губная помада беспомощно тыкалась в верхнюю губу. Я порылась в своих кремах под пудру, вытащила не тот, какой нужно, отбросила его, схватила какой-то другой, нанесла его и перевернула пудру. Нос мой выглядел слишком крупным. Я уставилась на него, и в рассеянности вылила слишком много духов. В каюте запахло ими так сильно, что в моей памяти возникли лихорадочные образы Нелла Гвина, продающего гвоздику в китайском ресторане. Силясь не поддаться крайнему отчаянию, я сказала своему отражению в зеркале: «Я обязательно выиграю. Я верну его обратно. Обратно в Мэллингхэм. Обратно ко мне». И, пораженная сходством моего бормотания с знаменитым заклинанием Клуе: «С каждым днем, и с каждым шагом мне становится все лучше и лучше» — я рассмеялась, и у меня прибавилось смелости.
К моменту, когда пароход причалил, я снова была на палубе, и, хотя пристально смотрела вниз, на набережную, лица людей были неразличимы, таким высоким было судно. В конце концов был выгружен багаж, и нам разрешили сойти с судна, но, оказавшись на берегу, пассажиры попали в сети таможенной проверки. Пришлось отыскать наш багаж, открыть чемоданы и представить их содержимое для досмотра. Нужно было проштемпелевать какие-то бумаги. И ответить на вопросы. Я почувствовала себя совсем больной и принялась кусать ногти. Элан поскучнел и стал проситься на горшок.
— Тебе придется подождать, мой милый, — ласково проговорила Мэри.
— Не хочу ждать!
«Настоящий ад, — решила я, — быть запертым в таможенном зале иностранного порта с трехлетним ребенком, которому понадобилось в туалет».
Была просмотрена наша последняя сумка.
— Вам помочь, мэм? — предложил громадный верзила, в котором я, поколебавшись, признала носильщика.
— О, пожалуйста, да, прошу вас, — запинаясь ответила я, и мы все отправились к маячившему далеко впереди барьеру, за которым ожидала пассажиров толпа встречавших.
Я напрягла глаза, надеясь обнаружить Пола, но нигде не было никаких признаков его присутствия. Свинья! После всего он даже не пожелал меня встретить. О, как он смеет так со мной обращаться, как он смеет…
— Куда вам нужно ехать, мэм?
Я не имела ни малейшего понятия о том, где мне следовало ждать. Несмотря на холодную погоду, по мне струился пот, и я была уверена, что от моего макияжа уже ничего не осталось. В чулке у меня была дыра. Вокруг нас кишела толпа. Стоял ужасный шум.
— Соберитесь же с мыслями, леди!
Едва прозвучали его слова, как мое внимание отвлеклось. Кто-то крикнул: «Дорогу!» — а кто-то другой рядом приказал: «Сюда, пожалуйста!» — и вручил моему угрюмому носильщику пятидолларовую бумажку. Тот был почти в обморочном состоянии и еле держался на ногах и лишь чуть встрепенулся, услышав короткое приказание:
— Отнеси багаж на улицу, к «роллс-ройсу».
— Да, сэр.
Я посмотрела на отдававшего приказания иностранца. Лицо его было мне незнакомо, но взглянув за его спину, я увидела телохранителя Пола.
— Питерсон! — воскликнула я, но, когда рванулась к нему, он сделал шаг в сторону, и внезапно, словно по волшебству, я оказалась лицом к лицу с моим желанным мужчиной — мужчиной, которого я решила получить, несмотря на любые препятствия, которые могли бы встать на моем пути.
Глава вторая
Он выглядел сильно постаревшим. Я была потрясена его видом. В пятьдесят два года, когда он впервые встретился со мной, ему нельзя было дать больше сорока, теперь же, всего через четыре года, он выглядел шестидесятилетним. Его седеющие каштановые волосы были реже, чем раньше, лицо казалось более худым, а глубокие морщины около глаз и вокруг рта придавали ему вид изможденного человека, как если бы он долгое время не мог отделаться от невыносимо тяжкого груза.
Пол улыбнулся. Его глаза из-за светлого цвета кожи казались более темными, чем были на самом деле, и, когда он улыбался, загорались, словно питаемые каким-то таинственным источником электрического тока. Подвижные черты его лица, достаточно выразительные, чтобы отражать с десяток всевозможных изменений настроения, словно повторяли эту вспышку электрического возбуждения, придавая его ослепительной улыбке гипнотическую силу.
Да, прошли годы. Прошла и моя готовность негодовать и возмущаться. Почувствовав минутную слабость, я была готова разрыдаться, вцепиться в него в страстном порыве и, как героиня, похищенная самим Валентино, умолять его делать со мной все, что ему захочется.
Разумеется, ни один мужчина не вправе доводить женщину до такого уничижения на грани пресмыкания! Овладев собою, я подумала о том, как я могла забыть, насколько он был привлекателен.
— Дайана! — воскликнул этот зверь своим мягким, бархатным, совершенно очаровательным голосом. — Вы превосходно выглядите!
— О, Пол! — Боже, как я себя презирала в эту минуту! Я могла лишь глотать слезы и с обожанием смотреть на него. В панической растерянности я пыталась произнести что-то умное. — Это было так долго! — глупо проговорила я. — Боже мой, как это было долго!
— Да, это так, — отозвался он, и, когда я услышала эту чисто американскую реплику, я поняла, что он тоже в эту минуту утратил способность к цивилизованному общению.
Едва Пол притянул меня к себе, чтобы поцеловать, как Элан проговорил за нашими спинами своим чистым слабым голосом:
— Мамочка, я хочу на горшок.
Я рассмеялась, рассмеялся и Пол, и каким-то чудесным образом мы оба расслабились.
— Элан, дорогой мой, — наклонилась я над ним, не выпуская из своей руки руку Пола. — Это твой папочка.
— Он знает, где мой горшочек?
— Какая восхитительная целеустремленность! — проговорил Пол, неловко склонившись, чтобы погладить Элана по головке. — Мэйерс, покажите господину Слейду и его няне ближайшую дамскую комнату, а потом усадите в машину… Пойдемте, дорогая. Сюда, пожалуйста.
Пол отметил светлые волосы Элана. Я сказала, что летом они становятся еще светлее. Эти прозаические замечания как-то согрели нас, и он спросил, понравилось ли мне морское путешествие. Я говорила о том, как удобно было на «Беренгарии» и как хороша была на пароходе кухня. Поддерживая этот ужасный разговор, мы, пробившись через толпу, вышли на грязную, мощенную камнем улицу, напомнившую мне картины диккенсовского Лондона. Звучавший кругом американский акцент делал мой родной язык таким же непонятным для меня, как любой иностранный, а когда я посмотрела на голубое небо над закопченными многоквартирными домами девятнадцатого века, меня поразила его холодность, какой-то враждебный свет, и вся атмосфера этой могучей цивилизации, как мне показалось, отдавала варварством.
