Жюльетта Бенцони - На перекрестке больших дорог
Катрин покраснела от гнева и стыда: он в присутствии всех грубо нападал на нее и требовал отчета… Чтобы не упасть в глазах крестьян, надо было ответить. Гордо подняв голову, она решительно направилась к порталу.
– Дорогу, – потребовала Катрин. – Кто позволил тебе задавать мне подобные вопросы?
Готье, не моргнув глазом, продолжал загораживать вход. Нахмурившийся Тристан схватился за шпагу, но Катрин жестом остановила его.
– Не надо, друг Тристан. Это мое дело. А ну! Пропусти меня! Это так ты встречаешь хозяйку поместья, где тебе дали приют?
– Это не ваше помещение. Оно принадлежит аббатству. Что же касается поместья, то достойны ли вы его?
– Какая наглость, – воскликнула Катрин, выходя из себя, – да разве я должна тебе докладывать? Мне нужно видеть маму!
Как бы нехотя Готье отступил. Катрин прошла мимо и проникла во двор аббатства. Вдогонку он бросил ей:
– В таком случае поспешите! Она долго не протянет.
Катрин замерла на месте, как пораженная ударом хлыста, потом медленно повернулась к нормандцу и испуганно посмотрела на него:
– Как? – прошептала она. – Что ты сказал?
– Она умирает. Но вас-то это не должно особенно беспокоить: станет меньше еще одним мешающим вам человеком.
– Не знаю, кто ты такой, – сказал ему разозленный Тристан, – но у тебя странные манеры. Почему ты так груб с хозяйкой?
– А кто вы такой? – вызывающе спросил Готье.
– Тристан Эрмит, оруженосец господина коннетабля, сопровождаю по приказу короля графиню Монсальви в ее поместье и имею поручение охранять ее от всех неприятностей. Ты удовлетворен?
Готье кивнул. Он снял с подставки факел, горевший около ворот, и молча повел путников в дом для приезжих. После деревенского оживления тишина в аббатстве была разительной: монахи уже удалились в кельи, да и самого аббата не было видно. Только в маленьких окнах постоялого двора виднелись зажженные свечи. На пороге дома не было никого видно, и Катрин решилась остановить Готье за руку:
– А Сара? Она здесь?
Он удивленно посмотрел на нее.
– А почему бы ей быть здесь? Она же была с вами…
– Она ушла от меня, – грустно ответила Катрин. – Сказала, что возвращается в Монсальви. Больше я о ней ничего не знаю. По дороге она нам не встретилась.
Готье ответил не сразу. Он пытливо посмотрел в глаза Катрин, пожал плечами и иронически заметил:
– Значит, и она тоже! Как вы могли, госпожа Катрин, причинить нам столько зла?
Отчаявшись, она почти кричала:
– О каком зле ты говоришь? Чем я заслужила ваши упреки? В чем вы меня обвиняете?
– В том, что вы прислали этого человека! – ответил Готье. – Вы могли стать его любовницей, если вам так этого хотелось, но зачем было посылать его сюда, выставлять напоказ, чтобы он на всех углах заявлял о своей любви к вам! Отчего, вы думаете, умирает старая госпожа Монсальви… настоящая Монсальви? От исповедей вашего любовника!
– Он мне не любовник! – запротестовала Катрин.
– Ну, тогда ваш будущий супруг. Это одно и то же.
Катрин обеими руками вцепилась в тяжелую лапу нормандца. Ей очень нужно было оправдать себя. Невозможно было больше жить под тяжестью этих обвинений.
– Послушай меня, Готье. Поверишь ли мне, я не только не собираюсь за него замуж, но и больше никогда не увижу его.
Великан не торопился отвечать, казалось, что он ищет ответ в глазах самой Катрин. Понемногу взгляд его смягчился. Он взял ее руки в свои.
– Да, – сказал он горячо, – я вам поверю, и еще с какой радостью! Теперь идемте, идемте скорей и скажите ей, что это неправда, что вы никогда не думали предавать мессира Арно. Она от этого так страдает!
Тристан Эрмит с удивлением смотрел на эту сцену. Он ничего не понимал в происходящем: чтобы Катрин, придворная дама, опустилась до оправдания перед этой деревенщиной? Такое не укладывалось в его голове. Катрин заметила его удивление и, улыбнувшись, сказала:
– Вам этого не понять, друг Тристан. Я все объясню вам позднее.
Он отсалютовал и, догадавшись, что нет смысла оставаться более свидетелем последующих событий, попросил, чтобы его проводили в дом, где он и его люди могли бы отдохнуть. Готье указал на заспанного монаха, который зевал, буквально выворачивая себе челюсти.
– Это брат Осеб, портье. Он займется вами. Лошадей нужно отвести в конюшню, люди могут переночевать на сеновале, а вам будет отведена отдельная комнатка.
Тристан еще раз поклонился Катрин и отправился догонять брата Осеба и солдат.
Молодая графиня с волнением переступила порог дома для гостей, который она покинула много месяцев назад вместе с Арно и Бернаром, уехав в Карлат, что почитала тогда за счастье. Всеми силами она старалась отогнать от себя печальные воспоминания. То, что ожидало ее здесь, требовало спокойствия и мужества.
В маленьком вестибюле с низкими потолками она обратилась к Готье:
– Где мой сын?
– В это время он уже спит.
– Я хочу посмотреть на него. Ведь мы так давно…
Готье улыбнулся, взял ее за руку.
– Идемте. Это вам придаст сил.
Он повел ее в маленькую темную комнатку, открытая дверь которой вела в другую, слабо освещенную. Катрин увидела Донасьену, жену Сатурнена, спавшую на скамеечке. Свеча отбрасывала свет на уставшее, морщинистое лицо старой женщины. Готье прошептал:
– Уже три ночи она дежурит у постели старой графини. Обычно она спит рядом с маленьким сеньором.
Тристан взял со стола свечу и осторожно зажег ее от факела, висевшего на стене перед входом в комнату. Вернувшись, он встал у изголовья кровати, где спал маленький Мишель, и поднес свечу поближе к мальчику. Зачарованная Катрин опустилась на колени, скрестив руки, как перед святой иконой.
– Боже мой! – шептала она… – Какой он красивый! И… как он похож на него, – добавила она дрожащим голосом.
Так оно и было: у белокурого маленького Мишеля уже сейчас ясно просматривались черты его отца. Круглые розовые щеки, на которые отбрасывали тень длинные, загнутые ресницы, были воплощением детской нежности, но в маленьком носике появилась гордость, а плотно сжатые губы превратились в волевую складку.
Сердце Катрин таяло от умиления, но она не осмелилась притронуться к мальчику. У него был вид спящего ангелочка, и она боялась разбудить его.
Готье, с гордым видом смотревший на ребенка, заметил это.
– Вы можете целовать его, – сказал он, улыбаясь. – Когда он спит, даже гром не в состоянии его разбудить.
Она нагнулась и поцеловала его в лоб. Мишель действительно не проснулся, но рот расплылся в улыбке.
– Мой маленький, – шептала Катрин ласково, – мой малыш!
Она осталась бы здесь до самого утра, стоя на коленях перед своим спящим сыном, но в соседней комнате раздался хриплый кашель. Подскочившая Донасьена поспешила в комнату и исчезла в темноте.
