Лаура Кинсейл - Звезда и тень
Он не открывал глаз. Он взял ее — вот так, у стены, на весу, — ее тело в клетке его рук и бедер. Он застонал от страсти, эхо отдалось в пустой комнате.
Удовольствие и чувство вины. Освобождение. И пустота.
Он знал уже эти мгновения. Чувства отбушевали. И наступала пора проклятий.
Ее лоб коснулся стены, ноздри вдыхали свежую краску и соленый воздух. Медленно он ослабил хватку, почувствовал, как спадает напряжение ее мускулов.
Ее ноги коснулись пола. Только сейчас он заметил, что в его пальцах — кружево ее платья.
Он не смотрел ей в лицо. Белый зонтик беспомощно валялся в солнечном треугольнике на полу. Он поднял его, а также свой плащ. Накинул плащ на плечи, повернувшись к ней спиной, чтобы привести в порядок свою одежду.
Услышал шорох. Наверное, она собирает свои юбки, белье, разглаживает, думает о том, как починить, поправить тот урон, который он нанес.
— Извини, — глухо сказал он, боясь посмотреть ей в лицо.
Леда ничего не ответила. Он думал, что она ушла. Повернулся — она стояла у стены в мятой одежде, держа перед собой шляпу. Лицо опущено.
— Я отвезу тебя в отель, — он поднял свою шляпу. — Тебе, возможно, интересно узнать, что мой корабль уходит завтра утром в Сан-Франциско.
Она глянула на него с изумлением.
Он пожал плечами.
— Я обещал тебе, что всегда буду помогать. Если ты хочешь уехать — ты свободна. На твое имя открыт счет в Лондоне. Тебе только стоит сказать, что еще нужно…
Шляпа выпала у нее из рук. Перья мягко качнулись в воздухе.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Я ничего не хочу, — он подошел к двери, распахнул ее. Резкий сквозняк скользнул по лицу. Вдали зеленоватая дымка наплывает на горы. — Ты вольна решать. Если ты предпочтешь остаться, жить в этом доме, соблюдать… э… условности, я обещаю, что не буду… требовать… — он запнулся. Потом криво усмехнулся. — Черт! Наверное, ты хорошо понимаешь, что я имею ввиду.
— Ты обещал не ругаться, — тихо сказала она.
— Извини. Я так чертовски сожалею.
Когда он вновь взглянул на нее, она уже подняла шляпу, выпрямилась, затем сделала два шага к центру комнаты.
— Я могу выбирать?
Он почувствовал, что ее голос дрожит, на глазах накипают слезы. Слезы. Он заметил, что у него в горле застрял комок.
— Да.
— Тогда я хочу остаться. И жить в этом доме. И… соблюдать условности.
Если кланяешься, учил Дожен, то в этом должен быть смысл; поклон — осознанное движение, оно прекрасно — две ладони сложены вместе, кончики пальцев вытянуты. И тело должно сгибаться от пояса, с напряжением, в этом поклоне — форма и сила; ум — собран, сосредоточен. Затем — поднимаются руки, все еще сложенные, потом — торс.
Так, по словам Дожена, выражают уважение. К учителю. К противнику. К жизни.
В свете единственной лампы своего кабинета, в три часа ночи Сэмьюэл поклонился Дожену. Встреча была неожиданной — в такое время и в таком месте. То, что Дожен будет искать его, придет в дом ночью — казалось невероятным.
Дожен был одет в поношенную одежду — так раньше одевались рабочие с плантаций, в руках у него не было ничего. Он тоже слегка поклонился в ответ на поклон Сэмьюэла. Затем сказал по-японски:
— Ты с женщиной. Напрасно. Угасший фитиль. Попытка убежать от себя.
— Я женат.
Установилась тишина, слышно было, как бесконечные волны набегают на скалы. Сэмьюэл не хотел смотреть Дожену в глаза, взгляд его следил за тенями позади письменного стола.
— А-а, леди Кэтрин с тобой?
Ну, конечно, конечно. Дожен знал то, о чем Сэмьюэл мечтал годами, хотя ни разу никто из них не сказал об этом ни слова. Легкое чувство неодобрительного удивления Дожена выразилось в почти невидимом движении бровей — он, видимо, удивился, что Кэй приняла это предложение.
Краска бросилась Сэмьюэлу в лицо.
— Я никогда не делал предложения леди Кэтрин, — он понял, что его раскрыли, разгадали, чувствовал, что его разум не способен сейчас сражаться с Доженом, вздумай он напасть на него. — Я женился на простой англичанке, — Сэмьюэл решил сменить тему, кивнул на ароматный дым из горшочка на плите. — Я подогрел саке для тебя. Прими.
— Имадакимазу, — Дожен взял чашку, которую Сэмьюэл наполнил из керамического сосуда карафе. Они селя на пол.
— Ты знаешь, задают много вопросов, — сказал Дожен.
— Да. — Сэмьюэл это знал. Уже в течение нескольких недель поступают запросы о нем в Сан-Франциско, в Гонолулу. Откуда они приходят — неизвестно. По крайней мере, в Китай-городе об этом никто не знает. — Я не знаю, кто это делает.
— Японцы. Почему они спрашивают, Сама-сан? — в голосе Дожена прозвучали холодные нотки.
Дожен читал его, словно книгу, потому что прекрасно знал. Слишком поздно говорить о том, что Сэмьюэл не знает, почему японцы им интересуются. И слишком поздно притворяться, что ему нечего скрывать.
Сэмьюэл наполнил еще раз чашку учителя, вновь с глубоким поклоном подал ему. Затем перешел на английский:
— Извини, Дожен-сан. Это — мое дело. Дожен медленно потягивал саке.
— Ты слишком мрачен и погружен в какие-то мысли. Я — старик. Ты не хочешь нарушать мой покой? Но мы разделим тяжесть вместе, да? — Дожен не перешел на английский, невзирая на попытку Сэмьюэла. И за этим стояло многое: положение Дожена, его желание руководить беседой и говорить о вещах, слишком сложных для обсуждения на чужом для него языке.
— Скажи, почему эти люди интересуются тобой?
— Я украл кое-что. Из японского посольства в Лондоне. Возможно, они ищут украденное. Я прослежу, чтобы не нашли.
Выражение липа Дожена изменилось.
— И что это, маленький бака?
Сэмьюэл не позволил своему телу напрячься, когда его назвали дураком.
— Это — казаритачи.
Дожен издал звук подавляемого гнева.
— И где он?
Не было смысла отвечать. Стоило только Сэмьюэлю подумать, и Дожен уже смотрел туда, куда он спрятал похищенное, — за плитой офиса располагался тайник.
— Могло быть и хуже. Ты не знаешь, с чем ты играешь. Назови пять великих мечей, — потребовал До-жен.
— Йуцу-мару, — сказал Сэмьюэл. — Доджири, разру-батель Доджи. Микацуки, Бледная Луна. O'Тента, гордость Мицуйев. Ичиго Хитофури, называемый Однажды за жизнь.
— Но в Мейбутсучо написано: есть еще один меч.
— Нет, есть пять имен, пять лезвий.
— Но ты же читал. В Мейбутсучо написано, что есть пять великих мечей и еще один, кроме пяти.
— Я читал это. Но я не понял. Я привык к тому, что не все могу прочесть по-японски. Дожен слегка улыбнулся:
— Это всего лишь простая головоломка. Монахи хотели во все внести философскую мысль. Но речь идет о том, что есть шестой, великий меч, его название и описание боялись занести в Мейбутсучо. Какой смысл намекать тому, кто все равно не знает, или утаить правду от того, кому она известна.
