Лесли Пирс - Помни меня
Она немного воспряла духом, когда услышала, что ее с Шарлоттой перевезут в Кейптаун на «Хорссене» вместе с экипажем «Пандоры». Джеймс и остальные мужчины с капитаном Эдвардсом и мятежниками с «Дара» отправлялись на «Хорнвее». Несмотря на то что Мэри была очень сильно привязана к друзьям, ей стало легче, когда она услышала, что они с Шарлоттой будут одни вдали от злобствований мужчин.
Но на корабли вместе с провизией, предназначенной на время плавания, прокралась лихорадка, не разбиравшая между заключенными, офицерами, их женами, детьми и членами экипажа. Почти каждый день Мэри слышала, что смерть унесла еще одного мужчину, женщину или ребенка. Не прошло много времени, как они с Шарлоттой тоже заболели.
К счастью для Мэри, капитан «Хорссена» был гуманным человеком и достаточно смелым для того, чтобы воспротивиться приказу капитана Эдвардса, который велел заковать всех заключенных и держать их под палубой в течение всего плавания. Когда ему сказали, что Шарлотта и Мэри больны, он снял с Мэри цепи, чтобы она могла заботиться о ребенке.
Именно в этот момент, тронутая таким проявлением доброты, Мэри начала беспокоиться о том, в каких условиях плывут ее товарищи. На сторожевом корабле все они ужасно выглядели и лишь чудом не подхватили лихорадку после долгих недель пребывания в зловонии под палубой. Она знала, что капитан Эдвардс вряд ли будет с ними хорошо обращаться, и очень боялась, что не все они доживут до Кейптауна.
— Ты направляешься домой со своими друзьями, — сказал Джим бодро. — Ну-ка, оживись, где же твоя очаровательная улыбка?
Мэри подумала: что творится в голове у этого рыжеволосого низкорослого моряка? Похоже, он не понимал всей тяжести ситуации, в которой она оказалась. Шарлотта была тяжело больна, и они плыли в Англию, где Мэри повесят, а Шарлотту оставят сиротой. Неужели он действительно думал, что она должна воспринимать последний этап плавания как увеселительную поездку?
— Ты всегда такой веселый? — спросила Мэри, надеясь, что он не услышит сарказма в ее голосе.
— «Джим-весельчак» — так меня всегда называла моя мамочка, — рассмеялся он, явно воспринимая это как комплимент. — Ну а теперь собирай свои вещички, потому что, я так думаю, мы скоро будем подниматься на «Горгону».
На сбор вещей у Мэри могло уйти меньше секунды. Но она растянула этот процесс, рассматривая каждую вещь, какой бы ничтожной она не была. Голубое платье из хлопка, которое ей дали в Купанге. Кусок яркой ткани, из которой она намеревалась сшить еще одно платье Шарлотте, но вместо этого заворачивала в него Эммануэля в больнице. Мэри прижала ткань к лицу, надеясь, что она сохранила его запах, но запах ушел, как и он сам, и яркие краски вылиняли от многократной стирки. Голубые деревянные бусы, которые подарил ей Джеймс Мартин в Купанге. Локон светлых волос Эммануэля, завернутый в кусочек коричневой бумаги. Одеяло, которое подарил ей здесь, в Кейптауне, Ваткин Тенч.
Тогда оно было белым и мягким, а теперь одеяло потемнело от времени, нитки вылезли, и оно скорее напоминало паутину, но Мэри взяла его в руки, и на нее нахлынули воспоминания о детях. Еще среди вещей было несколько красивых раковин, которые она подобрала в Купанге, и наконец мешочек с листьями «сладкого чая».
Мэри сама не знала, почему так бережно хранила его все это время. Это были последние листья, которые она собрала в колонии. Сейчас они стали коричневыми и потрескавшимися, и Мэри сомневалась, что в них остался какой-то аромат. Но она не могла их выбросить, они тоже повлекли за собой хорошие воспоминания Мэри увидела, как сидит у огня с Уиллом, как они пьют маленькими глотками сладкий чай и строят планы на будущее. Этот чай заставлял забыть о голоде, согревал их, когда им было холодно, и утешал их в черные дни.
Она наденет голубое платье, пусть даже оно превратилось в лохмотья, но оно хотя бы чистое. Мэри носила его все время, пока они были в больнице в Батавии. Ей так хотелось, чтобы к ней вернулись ее розовое платье и красивые туфли и даже платок и шляпка, потому что тогда она ступила бы на борт нового корабля более нарядной. Но если бы она не продала их, то их всех, возможно, уже не было бы в живых.
У Шарлотты было еще меньше вещей, лишь маленькая сорочка и яркое платье, краски на котором уже выцвели и превратились в размытые пастельные тона, а на швах расходились нитки. В больнице Шарлотта перестала жаловаться, что носит простое серое платье. Сейчас Мэри подумала о том, что девочка с тех пор не жаловалась вообще ни на что — даже когда было мало еды и воды, даже когда она заболела.
Мэри бросила взгляд на дочь. Шарлотта лежала на скамейке, на которой они спали, свернувшись, как маленькая собачка, и подложив обе руки под голову вместо подушки. Ее лицо было бледным и вытянувшимся, она выглядела до жалости тощей, и глаза смотрели затравленно.
— На новом корабле будет лучше, — сказала Мэри, осторожно убирая волнистую прядку темных волос с ее лица. — Ты снопа поправишься.
Шарлотта только вздохнула. Это был недоверчивый вздох, и он уколол Мэри больше, чем резкое возражение.
Джим Картрайт был прав, когда говорил, на каком корабле они отправятся домой, но ошибся, сказав, что он отплывает немедленно. Они простояли на якоре больше двух недель. Команда сошла на берег, но Мэри держали на борту. Ее не заковали, но заперли в трюме с Шарлоттой и даже отказались выпускать их на пару часов в день на палубу, чтобы они могли подышать воздухом и размяться.
Каждый день Шарлотта слабела, горела в лихорадке, и все, что Мэри могла сделать, — это обмывать ее, пытаться поить и проклинать законы, которые позволяли невинному ребенку так жестоко страдать.
Неся Шарлотту, которая была в полубессознательном состоянии, и спотыкаясь, Мэри поднималась по трапу «Горгоны», слишком ослабевшая даже для того, чтобы реагировать на звуки английской речи.
Джим рассказал ей, что «Горгона» пришла из Порт-Джексона и что весь корабль был загружен растениями, кустарниками, шкурами животных и даже парой пойманных кенгуру. Ему самому не терпелось увидеть эти чудеса. Но Мэри больше хотелось снова оказаться со своими друзьями-беглецами, как их теперь называли.
У нее кружилась голова от температуры и от жары. Крики, топот, скрежет и хлопанье резали ее слух, а руки и ноги нестерпимо болели. От бликов солнца на воде у нее заболели глаза, а запахов специй, рыбы и человеческого пота ее затошнило.
Голова Мэри закружилась еще больше, когда она ступила с трапа на палубу, переполненную людьми и коробками. Ноги Мэри стали ватными, и, боясь уронить Шарлотту, она остановилась, оперлась на какой-то тюк и на мгновение закрыла глаза, чтобы собраться с силами. Потом она услышала, как кто-то зовет ее по имени.
