Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи
Ему передалась снедающая молодую женщину тоска. Он тихонько взял ее за руку и указал на вывеску гостиницы в сотне метров от того места, где они стояли.
— Я провожу тебя до дома, — сказал он. — По пути и поговорим.
— Слишком мало времени, — пожаловалась она. — Ты должен знать, почему я так беспокоюсь о сыне, откуда эти страхи. Отца у него нет, а Эдвард, заменивший ему дедушку, с ним очень мягок. Обращается с Антонэном, как с принцем, спускает все капризы. И я не лучше, потому что очень боюсь его потерять. В младенчестве у него был коклюш, потом — череда ангин. Едва встав на ножки, он уже начал бегать и без конца падал со своего детского стульчика, из кроватки. Мы с ма не знаем, что еще сделать, чтобы он поменьше себя ранил.
— Может, мальчику нужно больше места, простора, чтобы тратить силы, — предположил Жюстен.
— Мы ежедневно гуляем с ним в Сентрал-парке. Ма хотела нанять няню, но я отказалась. Лучше я буду присматривать за Антонэном сама. Думаю, я чувствую свою вину перед ним.
— Какую вину, Элизабет? Ты обожаешь сына, это очевидно.
— Но я не любила в достаточной мере его отца, и иногда мне кажется, Антонэн это знает. С Ричардом мы поженились в Париже, в мэрии.
Религиозную церемонию думали устроить в Нью-Йорке, но судьба распорядилась иначе. Последний раз, когда я увидела мужа… Эта картина много месяцев стояла у меня перед глазами. Он был на носу парохода вместе с матросом, далеко, так что я едва могла их видеть. Ричард позвал меня, и вдруг я вижу, как вздымается гигантская волна, похожая на стену из воды, и смывает их, несчастных… Картины этой ужасной трагедии снились мне задолго до того, как все случилось.
Жюстен вспомнил, что когда-то у них уже был разговор о необычном даре молодой женщины.
— Страшные сны, в которых ты видишь будущее… Еще в детстве ты ими мучилась, — сказал он.
Элизабет остановилась метрах в сорока от Дакота-билдинг. Протянула правую руку Жюстену, который с бесконечной нежностью взял ее в свои.
— Тебе до сих пор снятся кошмары? — спросил он.
— Был пятилетний перерыв, но последние пару недель это случается часто. Они короткие, какие-то темные и нечеткие, но просыпаюсь я в отчаянии. И не могу понять, в чем смысл. Прошу тебя, Жюстен! Мы должны побыть вместе! Целый день! Мне столько надо рассказать, и тебе тоже.
Он чуть помедлил с ответом. Элизабет ждала, настойчиво глядя ему в глаза.
— У тебя на пальце помолвочное кольцо, — заметил молодой француз, избегая прямого ответа. — Все так серьезно? Ты любишь этого Анри? Я с ним, конечно, не знаком, но если он может сделать тебя счастливой, я тебя благословляю!
— Люблю ли я Анри? Да, конечно, так, как когда-то Ричарда. Не хочу тебе врать, Жюстен. Ты всегда был в моем сердце, в мыслях, когда Ричард меня обнимал, а позднее и Анри. Увы, я никогда не смогу разделить с тобой то, что пережила с ними. То, что ты испытал, так упорно увиваясь за Мариеттой!
Элизабет говорила тихо, в надежде, что Жюстен уловит смысл сказанного.
— Я понял твой намек. Зачем отказывать себе в паре часов счастья? — Он переменился в лице, взгляд его полыхал неутолимым огнем. — И потом, кто нас осудит? Господь? Неужели это больший грех, чем тот, который совершают Ларош и ему подобные, чем убийство? Я — сводный брат твоей матери, но мы не росли вместе, и она для меня чужая. Элизабет, я с ума схожу оттого, что мне нельзя даже обнять тебя! А мне так хочется осыпать тебя поцелуями!
— Мне тоже этого хочется. Я мечтаю об этом, — призналась молодая женщина.
Она трепетала от желания, и в ее голубых глазах был обращенный к Жюстену призыв — такой выразительный, неотразимый.
— Встретимся завтра в полдень, на том же месте, возле калитки в Сентрал-парк, — проговорила она уже спокойнее. — До свидания, Жюстен! На нас смотрят…
Он увидел швейцара Дакота-билдинг, прохаживавшегося перед входом в роскошную резиденцию.
— До завтра, моя принцесса!
Она поблагодарила ослепительной улыбкой, в которой он прочел прекраснейшее из обещаний.
Бродвей, в тот же день, в пять вечера
Анри очень удивился, увидев на пороге прачечной Элизабет. Небо затянуло тучами, вот-вот начнется гроза, но молодая женщина была, как всегда, прекрасна в своем светлом платье и розовой шляпке с широкими мягкими полями на заплетенных в косу волосах.
— Как мило! Ждешь меня с работы? — воскликнул он, спеша ее поцеловать. — Может, пользуясь случаем, я представлю тебя кузену? Он как раз сверяет счета в конторе, на втором этаже. Вам обязательно нужно познакомиться! Он будет моим свидетелем на свадьбе.
— Нет, Анри, не сегодня. Нам нужно поговорить. Если честно, я приехала спонтанно, просто села в такси и — вуаля! Надолго не задержусь: Антонэн расстроился, когда я уходила. Он опять упал и поранился.
— Что-то серьезное? — встревожился мужчина.
— Разбил лоб до крови и коленки. Спрыгнул с карусели!
— Настоящий сорвиголова твой Антонэн!
Элизабет уже хотела увести Анри в сторону оживленной улицы, когда из прачечной выскочил Луизон. Подросток лучезарно ей улыбнулся и в два прыжка был уже с ними рядом. Он звонко чмокнул Элизабет в щеку.
От него, как и от отца, исходил чуть тошнотворный запах горячей мыльной воды, мокрого белья и пота: возле чанов и гладильных машин было очень жарко.
— Добрый вечер, Лисбет! Или мне надо называть тебя мачехой? — пошутил парень. — Сегодня ты ужинаешь с нами? Агата не пошла в школу. В полдень она вернулась от Рамберов, чувствуя легкое недомогание.
— Что с ней? — встревожилась Элизабет.
— Живот болит, — отвечал Луизон. — Я — домой! Подожду вас там.
Это «домой» умилило молодую женщину. Для миллионов иммигрантов, начинавших новую жизнь в Нью-Йорке, скромное жилище из трех комнат, без удобств, становилось «домом», несмотря на слишком тесное соседство, нечистоту, тесноту.
— Что ты хотела сказать, дорогая? — спросил Анри, все еще удерживая ее за талию.
— Уже забыла… У меня остался горький осадок после нашего вчерашнего разговора. Хотела извиниться!
Она отчаянно врала. Осуществить свой замысел у Элизабет не хватило сил.
«Меня замучит совесть, если я брошу Луизона и Агату, разобью Анри сердце. Он этого не заслуживает. Я люблю его детей, я забочусь о них уже много лет. Если я разорву помолвку, они будут несчастны, все трое, и возненавидят меня!»
— Ты не обязана извиняться, — сказал Анри после минутного раздумья. — Теперь я знаю о твоем прошлом все, и это
