Александр Дюма - Консьянс блаженный
Историк, который изучает такие грандиозные катастрофы и величайшие события, увы, занимается только тем, что следит за фортуной, возвышающей или низвергающей сильных мира сего. Он скорбит об опрокинутом троне, о непризнанном гении, о роковых поворотах в жизни народов, о прихотях случая, но крайне редко находит у себя вздох сожаления и сочувственный взгляд на смиренные существа, которые походя были раздавлены колесницами, поднимающимися или катящимися вниз по дорогам судеб.
Мы уже называли три предпосылки разорения обитателей двух хижин, обусловленные великими событиями, которые в это время изменили лицо Европы.
Оккупация края прежде всего означала для Виллер-Котре вступление в город тридцати- или сорокатысячного русского корпуса, расквартировать который было очень нелегко в пятистах городских домах или в окрестных деревнях.
Эти сорок тысяч человек разбили огромный бивак, занявший площадь в два или три льё.
Восемь-девять арпанов земли папаши Каде оказались частью территории русского бивака; там расположился лагерь казаков, и копыта их коней растоптали зеленые макушки колосьев, только-только появившихся из-под земли.
В тот год нечего было и думать об урожае, поскольку почву утоптали, словно площадку для игры в мяч. Правда, благодаря покрывавшей ее соломе, которой, естественно, предстояло превратиться в удобрение, земля, бесплодная в 1814 году, могла, по всей вероятности, дать богатый урожай в 1815-м, но до этого срока оставалось еще полтора года, а папаше Каде следовало вручить метру Ниге восемьсот франков ко дню Святого Мартина.
На первый взгляд ничто не казалось более легким, чем взять взаймы восемьсот франков под залог девяти арпанов земли, благодаря упорному десятилетнему труду ставшей первосортной, земли, за которую надо было уплатить в целом всего лишь тысячу шестьсот франков.
Но вскоре мы вернемся к этой теме, ведь мы говорили о трех обстоятельствах, грозивших разорением папаше Каде, и, изложив первое, состоявшее в опустошении его земли, мы должны перейти ко второму, а перейдя к третьему, мы будем толковать о вопросе выплаты, самом серьезном из всех.
Вторая причина разорения состояла в том, что из-за чужеземной оккупации Мариетта уже не могла совершать свои ежедневные путешествия в Виллер-Котре; нечего было даже думать о том, чтобы без пропуска, без охраны такая красивая девушка, как Мариетта, направляясь в город продавать молоко и возвращаясь оттуда с выручкой, два раза в день пересекала бивак с сорока тысячами мужчин!
Впрочем, было ли у нее что продавать в Виллер-Котре? Не стало больше коров на ферме Лонпре и, следовательно, не стало молока: четырех коров-кормилиц убили, разрубили на части, изжарили; черная корова избежала этой участи только благодаря особой протекции офицера, коменданта Арамона, а Тардиф и даже Пьерро спаслись благодаря своему почтенному возрасту — вряд ли их мясо было доступно даже крепким зубам изголодавшихся казаков.
Так что имелся бивак с сорока тысячами русских солдат — и уже ни коров, ни молока, ни торговли, то есть никакого источника благосостояния; основной, почти единственный источник иссяк для хижины справа, в то время как третье бедствие, как мы уже говорили, могло вскоре постигнуть хижину слева.
Бурбоны были вновь возведены на трон, а вместе с ними во Францию возвратились все их прежние прислужники, сопровождавшие в изгнании хозяев, — дворяне и священники, и каждый из них предъявлял теперь свои притязания; среди всех этих спутников королевской семьи в эмиграции не нашлось ни одного, кто не был бы ограблен и не требовал теперь вернуть ему награбленное.
Так называли в то время великий акт справедливости 1792 года, благодаря которому народ Франции обогатился за счет имущества тех, кто замышлял заговоры или воевал против него.
Так вот, девять арпанов земли папаши Каде представляли собой всего лишь кроху, оторванную от земель, которые в коммунах Арамона, Боннёя и Ларньи принадлежали монастырю Лонпре.
И правопреемники обитателей монастыря, появившиеся в его окрестности, высокомерно заявляли о своей твердой надежде, что эта кража будет возмещена им так же, как другие.
Нечего и говорить о том, что вопрос о возмещении ущерба, причиняемого новым собственникам, даже не ставился.
Таково было более чем шаткое положение двух семейств, в котором их застал бедный Консьянс.
Понятно, как много значило теперь неожиданное чудо — начавшее возвращаться к нему зрение, ведь, очевидно, именно на Консьянсе лежало бремя ответственности за благополучие обоих семейств.
Самым срочным делом для него стало дальнейшее лечение выздоравливающих глаз. Так что на следующий же день юноша отправился в Виллер-Котре в сопровождении Мариетты и бежавшего перед ними Бернара. Так возобновились их обычные утренние прогулки, только теперь бивак распугал птиц, белок и ланей.
Солдаты бросали жадные взгляды на красивую девушку, но их сдерживали повиновение своим офицерам и уважение к чужой беде. К тому же по остаткам военного мундира на Консьянсе они догадывались, что он тоже солдат, что его увечье — следствие войны, и то фронтовое братство, которое после окончания боевых действий устанавливается даже между врагами, ограждало от неприятностей и слепого, и его поводыря.
Оба, а вернее трое, включая Бернара, добрались до Виллер-Котре, где их не видели уже полгода.
Среди недавно свершившихся важных событий, разумеется, никто и не обратил внимания на их отсутствие, однако их присутствие сразу же было замечено.
Все в Виллер-Котре смотрели в то утро с симпатией на эту странную группу, состоявшую из двух юных влюбленных и любящей их собаки.
Любовь привлекает к себе любовь.
Молодые люди направились прямо к дому доктора Лекосса.
Доктор уже знал о возвращении Консьянса, о страшном несчастье, постигшем юношу, и о начавшемся улучшении в состоянии его зрения.
Поэтому он встретил Консьянса весело, выказав душевное расположение к больному:
— А, это ты, парень! Ну-ка, иди сюда, расскажи, что с тобой стряслось!
И Консьянсу пришлось в десятый, двадцатый, в пятидесятый раз во всех подробностях рассказывать о приключившейся с ним беде.
Доктор слушал его с большим вниманием; затем, когда бывший солдат закончил свой рассказ, подвел его к окну и, приподняв веко, осмотрел глаз.
— Да, все так и есть, — заявил он. — Поражена поверхность роговицы; прозрачность ее утратилась, и она по сей день остается замутненной, но мало-помалу соединительная оболочка глаза будет отслаиваться и постепенно прозрачность восстановится; скольжение век по глазу в конце концов вернет ему его гладкость… И тогда, парень, ты будешь видеть так же четко, как раньше.
