Робин - Проснись, моя любовь

Мягкая, холодная и влажная на ощупь рука появилась из ниоткуда и схватила Элейн за шею. В этих толстых лощенных пальцах таилась невероятная сила. Элейн стала задыхаться по-настоящему.

— О да, позволь показать тебе, Элейн Метклифф, на что была похожа моя жизнь, отданная на милость монстра и тетки-методистки, которая испытывала ревность к любому знаку внимания, оказанному кому бы то ни было, кроме нее или ее дочерей. Ты хоть представляешь, что значит дрожать от страха каждый раз, когда ложишься спать, и знать, что над твоим телом надругаются и ничто… — пальцы сжались, — …абсолютно ничто не в силах остановить это? Знаешь ли ты, каково это смотреть в лицо монстру каждое утро за завтраком, испытывая боль и тошноту от его насилия, и когда тебя обзывают исчадьем ада лишь из-за больной ноги? Или когда ты вынуждена ежедневно подвергаться епитимьи, питаясь скудной пищей и пользуясь минимальными удобствами?

Элейн тряхнули из стороны в сторону.

— Знаешь?

— Нет, — прохрипела Элейн.

Она старалась вырвать руку, вцепившуюся в нее с нечеловеческой силой. Она не могла дышать. Тусклый свет от костра становился все более рассеянным.

Сжавшиеся пальцы отпустили горло Элейн. В тело поступил кислород.

Она упала с глухим стуком, рассекая воздух, оказавшись значительно ближе к костру, чем раньше. Обрубок горящего дерева потрескивал в тишине.

Тишина.

Казалось бы, лес ночью должен оживать сверчками, древесными лягушками и целой массой тварей, издающих громкие и жуткие звуки. Даже будучи городским жителем Элейн понимала это. Однако вокруг стояла мертвая тишина. Словно она смотрела на лес из окон своей спальни.

— Ну конечно же нет, — ухмыльнулся Боули. — Все, о чем тебе пришлось беспокоиться, это об удовлетворении своих ненасытных аппетитов. Мэтью был прав, отделавшись от тебя. Ты заслуживаешь смерти. Я рада, что убила Хэтти. Она знала. Все эти годы, когда мой дядюшка прокрадывался к моей маленькой железной кровати на чердаке, она знала. А сейчас я хочу, чтобы узнала и ты. Хочу испытать все то, что испытывал мой дядюшка. Хочу, чтобы ты почувствовала, каково это, когда твое тело разрывает пополам уродливый старый извращенец, при взгляде на которого выворачивает желудок.

— Ты… — прохрипела Элейн. Она схватилась за свое саднящее горло. Темная, укутанная в мантию фигура, возвышающаяся над ней, казалось, имела десять футов роста и столько же ширины. — Ты ведь не это имеешь в виду.

Боули кудахтающе засмеялся:

— Разве? Ну что ж, посмотрим, не так ли? Где мои вещи? — Вкрадчивый голос вдруг стал резким. — Что ты с ними сделала?

— Я… — Элейн огляделась. Куда делся шелковый сверток? Он был в левой руке до того, как она споткнулась и упала на… бревно.

Не глядя, она лихорадочно сунула руку в боковой карман своей накидки.

Зазубренная стекляшка врезалась ей в пальцы.

— Я… омела, я выронила ее. Она где-то там.

Элейн показала на бревно, которое вовсе не было бревном.

— Так ты знаешь, что это? — в голосе Боули проскочило самодовольство. — Рассказать, для чего она нужна? Хочешь узнать, как ты очутилась в моем столетии и в моем теле?

Элейн действительно хотела бы узнать.

— Ты ведь даже не знаешь, в каком времени очутилась?

— Нет. Не знаю. Не точно.

Элейн скорее почувствовала, нежели увидела снисходительную улыбку, которую вызвало ее признание. Боули повернулся, нисколько не заботясь о том, что его добыча могла оказать сопротивление или улизнуть. Он пересек узкий ручей.

— Сейчас 1883 год. Май… А! — темная, закутанная фигура склонилась над… бревном.

Когда Боули выпрямился, Элейн разглядела абсолютно белый шелковый сверток.

— Ты — неуклюжая девчонка. Мне придется наказать тебя; ты ведь знаешь, что это, не так ли? Ты уронила мою Серебряную Ветвь.

Элейн облегченно вздохнула. Он не заметил, что ветка, завернутая в белый шелк, — не омела.

— Где мой Glain-nan-Druidhe?

— Я… — Его что? Неужели Элейн упустила что-то в тот день, когда обнаружила, как она тогда решила, памятные подарки Морриган, напоминающие той счастливые моменты прошлого? Или Кейти забрала его, но, боясь потерять работу, умолчала об этом?

Боули материализовался перед Элейн, держа белый шелковый сверток так, словно тот был скипетром. Он мог передвигаться с невероятной скоростью. Или, возможно, это была иллюзия, вызванная самой ночью, лунным светом, покачивающимися верхушками деревьев и трепещущим костром. Как стробоскопический эффект. Бледная рука протянулась между мерцающими бликами.

— Мой Glain-nan-Druidhe. Мое змеиное яйцо. Семя спаривающихся змей, которое мне удалось стащить, пока они извивались и шипели в своем ритуальном танце. Они отчаянно преследовали меня, но я перебралась через ручей, сбив их со следа, и скрылась с их сущностью.

Батюшки. Элейн задалась вопросом, что бы сказала юная Кейти, отдавшая своему маленькому брату змеиную «сущность». Вне себя от облегчения она уставилась на дядю Морриган.

Дядю Морриган. А не на Морриган. Человека, более безумного, чем обычный сумасшедший.

Не на переселившуюся душу. А на человека, совершившего убийство, но который не сможет причинить ей, Элейн, вреда, если ей удастся отвлечь его и выбраться отсюда к чертовой матери.

Ничто не предвещало насилия. Один момент — бледная призрачная рука потянулась к Элейн, в следующую секунду — она ударила ее по лицу.

— Где оно?

Элейн за всю свою жизнь — за все тридцать девять лет — ни разу не подверглась телесным наказаниям. И в то же время за последние пару недель ее уже четыре раза ударили, дважды — лишь за этот день. С нее достаточно физических издевательств, будь то убийца или нет.

— Оно у меня, но прикоснись ко мне еще раз, и я выброшу его так далеко, что тебе потребуется отряд морских пехотинцев, чтобы разыскать его.

Этот дьявольский смех. Элейн содрогнулась. Ей бы очень хотелось, чтобы он не смеялся так. Это нервировало.

Элейн тут же позабыла о смехе. Темная полная фигура начала обходить ее против часовой стрелки. Холодок пробежал от замерших ступней вверх по спине.

Она поворачивалась, следя за его движениями; Хэтти-бревно — прекрасное напоминание о том, к чему приводит неосмотрительность.

— Fith-fath, Ehme, fith-fath.

Элейн подавила нервное хихиканье. Это прозвучало как «фи-фа». Она почти ожидала, что за этим последует  «фи-фай-фо-фам» [26] .

— Если не отдашь мне мой Glain-nan-Druidhe, я наложу на тебя заклятие fith-fath. Как тебе мысль провести остаток своей жизни в шкуре овцы? Хэтти всегда звала меня «бедной» маленькой овечкой. Или, возможно, ты захочешь стать лисой; они очень популярны здесь в старой доброй Англии. Арлкотт ведь охотник.