Лора Бекитт - Мотылек летит на пламя
— Откуда ты его знаешь?
— Он… он работал у мистера Уильяма О’Келли в имении Темра. Я бы хотела его увидеть.
Лила заметила, что подозрения женщины рассеялись.
— Мой сын в отъезде, — равнодушно произнесла миссис Китинг. — К тому же теперь он принимает только белых. Ступай отсюда, девушка, тебе здесь нечего делать.
Она отступила на шаг и закрыла ворота. Лила продолжала стоять, глядя на двери, которые никогда не откроются для нее.
Она вспомнила слова Джейка: «Кэнел-стрит, запомни, Лила. Там всякий знает лавку моего отца: вот уже несколько поколений моих предков торгуют на этой улице».
История любого клана всегда терниста, временами страшна, однако ценна тем, что она существует. А она? У нее не было ни родословной, ни даже фамилии. Она вышла из той среды, которая не хранит никаких преданий, жила среди людей, чьи похожие одна на другую жизни скудны и бесследны, а могилы безымянны.
Лила шла по широкой, окаймленной цветущими магнолиями аллее, мимо белых домов, скрывавшихся под сенью кипарисов и бугенвиллий, и ей до смерти хотелось поскорее покинуть этот квартал. Однако еще меньше она желала возвращаться в палаточный городок. Попытаться добраться до Темры? Зачем? Только потому, что она была там рабыней? Лила не могла найти ответа на свои вопросы, как не могла найти себя. Сейчас ей казалось, что ее просто не существует.
Неожиданно позади раздался окрик:
— Постой!
Лила обернулась. Ее догоняла молодая индианка.
— Ты искала Джейка, — запыхавшись, проговорила незнакомка. — Он вернулся с приисков, но снова уехал.
— Куда?
— В поместье, где прежде работал. Он отправился за своей невестой.
— За невестой? — повторила Лила. — Что ты о ней знаешь?
Индианка покачала головой.
— Сейчас я не могу задерживаться; давай поговорим вечером? Приходи на берег в таверну «Медуза», туда пускают цветных. А пока возьми вот это, — она сунула в руки Лилы сверток и пояснила: — Я собрала тебе немного еды.
И, не оглядываясь, пошла прочь.
Лила развернула бумагу. В свертке был кусок пирога со сладким картофелем, ветчина и два яблока.
Она едва не расплакалась. Хотя в глазах индианки не было ни симпатии, ни особого любопытства, и Лиле было неведомо, плохие или хорошие новости та сообщит ей вечером, она чувствовала, что обрела верного и надежного друга.
Лила весь день бродила по городу, полному запаха моря, пыли и смолистых растений. Теперь она понимала, почему Джейк так любил Новый Орлеан, хотя была вынуждена признать, что, несмотря на кажущееся совершенство, этот город таит в себе привычный изъян: границу между белыми и черными, прозрачную, словно струйка воды, и вместе с тем прочную, точно камень.
К вечеру Лила отыскала таверну «Медуза» и принялась ждать неподалеку от входа.
Вскоре появилась индианка. Она провела Лилу внутрь, усадила за деревянный стол и заказала жареные ребрышки и два стакана вина.
— Меня зовут Унга, я живу у матери Джейка, — сказала она.
— Ты служанка?
Унга повела плечом и усмехнулась.
— Я жена его друга. А кто ты?
Лила рассказала о себе, и индианка озадаченно промолвила:
— Джейк не раз говорил, что у него есть любимая женщина, из-за нее он торопился с возвращением. Миссис Китинг считает, что его невеста — дочь богатого плантатора: она сообщила об этом всем соседям.
У Лилы захолонуло внутри.
— Как ее зовут?
— Джейк не называл ее имени. Но если это ты, он мог и солгать матери, ибо если навстречу миссис Китинг по тротуару идет негритянка или мулатка, она переходит на другую сторону.
— А к тебе она хорошо относится?
— Да. Иной раз она даже берет моих мальчишек на колени и соглашается с ними посидеть, когда мне надо куда-то пойти. Но я не ее невестка!
— У тебя есть дети? — в голосе Лилы прозвучала невольная зависть.
— Да, двое.
— А твой муж? Говоришь, он друг Джейка?
— Барт Хантер. Он… он остался в Калифорнии.
— Барт Хантер! Я его знаю! Он служил надсмотрщиком в Темре. Они с Джейком вместе отправились на прииски.
Лицо Унги потемнело.
— К сожалению, Барт в тюрьме.
— Как это случилось?
Индианка принялась рассказывать. Они с Лилой проговорили больше часа. Иногда к их столику подходили мужчины и спрашивали позволения присесть, но Унга отвечала им таким взглядом, что у тех мигом пропадало желание затевать знакомство. В конце концов она сказала Лиле:
— Когда Джейк вернется, я расскажу ему, что ты его искала.
— Хуже всего, что до его возвращения мне придется поселиться в негритянском палаточном городке, — заметила Лила и поежилась.
— Потерпи. Я не вижу иного способа выжить, кроме как терпеть и надеяться на судьбу.
— Полагаю, твою жизнь нельзя назвать легкой?
— Я как кошка, всегда приземлялась на все четыре лапы, даже в тех случаях, когда другие разбивались так, что от них не оставалось даже осколков. Лишь один раз я дала маху, но, как ни странно, именно эта ошибка и подарила мне счастье, — сказала Унга и пояснила: — Я решила родить от Барта, хотя он ясно дал понять, что не желает иметь ребенка. А потом он приехал, признал сына и женился на мне!
— Но теперь он в тюрьме.
— Зато у меня есть дети, я полна сил, и мне есть для чего жить. К тому же сердце подсказывает мне, что я увижу Барта гораздо раньше, чем пройдет четверть века.
— Твое индейское сердце?
— Женское, — ответила Унга и добавила: — Не переживай. Джейк Китинг неглупый мужчина, а ты — ты красавица.
— Ты тоже, — сказала Лила, и они улыбнулись друг другу.
Всю дорогу Конни любовался Хейзел. Проникнутый безграничным доверием, он не спрашивал, куда они едут: ему хватало того, что они с Розмари путешествуют в красивом вагоне. Здесь были драпировки с помпонами над окнами и дверями, тяжелые обивочные ткани и ковры приглушенных расцветок. Похоже, этот вагон был предназначен только для белых господ.
Если кто-то из них, заглянув в купе, округлял глаза, Хейзел отвечала таким взглядом, что белые люди не осмеливались вымолвить ни единого слова и лишь возмущенно фыркали.
У Хейзел была кожа цвета мокрого песка, а ее карие глаза сияли, как солнце, Конни очень хотелось дотронуться до нее, но он стеснялся и ограничивался тем, что без конца пересчитывал крохотные перламутровые пуговки на ее светло-коричневом с мелким набивным узором платье.
Такие же, напоминавшие капли шоколада пуговки украшали рукава платья Хейзел, а на ее маленькой шляпке колыхался белый плюмаж. Вся она была шоколадной и теплой; в ее обществе Конни ощущал себя удивительно уютно и хорошо.
