Время дикой орхидеи - Фосселер Николь
Пол думал о том, сколько всего он сделал для Георгины. Как хорошего, так и плохого.
– Потому что иногда приходится делать и что-то неправильное. Если вот здесь, – он постучал кончиками пальцев по груди, – чувствуешь, что это правильно. Потому что иначе не можешь.
Они долго молчали.
– Спасибо, – сказал Дункан и поднялся на нетвердые ноги. – Мне надо сейчас побыть одному.
От двери он еще раз обернулся.
– Ты был мне лучшим отцом, какого я только мог себе представить. Особенно… – Дыхание его пресеклось. – Особенно сегодня. У меня только один отец, и это ты.
Пол смотрел в свой стакан, в глазах его было жжение.
– Еще раз поговори с матерью.
Дункан отрицательно качнул головой:
– Сейчас я пока не хочу ее видеть. Завтра, может быть. И когда-нибудь я ее, конечно, прощу. Но сейчас… сейчас пока нет. Скажешь ей это, если я ее больше не увижу? Когда-нибудь? Когда сочтешь своевременным.
Пол кивнул, сведя брови.
Если она снова сюда когда-нибудь вернется.
– Бриллиант, – пробормотал он.
Дункан вопросительно взглянул на него.
– Твой дед так сказал однажды про твою мать. Что она как бриллиант. Высококаратный. Твердый и острогранный, можно об него порезаться. До кости. Редкий и бесценный. И что он стоит того, чтобы набраться терпения и бороться.
Несколько мгновений он обдумывал сказанное.
– В тот день, когда она тебя рожала, Ах Тонг сравнил ее с тигрицей. Которая может вонзить когти в тело и растерзать сердце. И что такой тигрице следует предоставить свободу и дикость. Тогда она, может быть, сама к тебе придет.
Дункан молчал.
– Даже если она не может тебе это показать… Я уверен, мать любит тебя. Очень любит.
– Хотел бы я, чтоб было так, – прошептал Пол под звук закрывшейся двери.
Они молча сидели рядом.
Два темных силуэта на серебристо поблескивающем песке. Они смотрели на море, бескрайнюю, колеблющуюся черноту, которая дышала и шептала, набегала пенистыми волнами и тихо отползала назад. Под бескрайним, сверкающим куполом ночного неба. В свете звезд.
– Ты должна была мне это сказать.
Голос его был хриплым и ломким, как высушенный на солнце, потрескавшийся кусок плавникового дерева.
– Я знаю. – Она говорила тихо и мягко, словно языком моря. – И я часто собиралась это сделать. Но разве бы ты мне его оставил в своем гневе?
Она посмотрела на него со стороны. В его лице что-то дрогнуло; он опустил голову и зарывался пятками в прохладу песка.
– Скорее всего нет.
Море вмешивалось в их разговор, ластилось и подлизывалось. Просило о понимании, предлагало утешение и втягивало во все это шепчущий ветер.
– Это и было причиной выйти за Бигелоу?
– Да. Пол, как узнал, не посвящая меня в детали, немедленно пошел к моему отцу и сказал ему, что ребенок – его. И мы поженились. – Ее пальцы ворошили песок, еще теплый на поверхности от дневного зноя, а снизу прохладный, сырой. – А я не знала, что мне делать. Ты просто не вернулся. – Она немного помолчала. – Больше всего на свете я жалею о том, что не знала тогда о моей малайской крови. И что не могла тебя подождать. С нашим сыном.
Его рука нащупала ее ладонь, и пальцы их сплелись в песке.
– Расскажи мне о нем.
– Он очень похож на тебя, – прошептала она, глядя на воду. – Повернут в себя, прямо-таки замкнут и иногда вспыльчив. Он стал моряком, к тому же хорошим. Он любит море так же сильно, как ты, это у него в крови. Он ведь тоже родился с перепонками на ступнях.
– Как и Ли Мей, – тихо сказал он, сильнее сжимая ее пальцы. – Мы больше не можем так жить, Нилам. Это должно когда-то иметь конец.
– Я не знаю как, – беззвучно выдохнула она. Беспомощно.
С тяжелым вздохом он притянул ее к себе и зарылся пальцами в ее волосы.
– Знаешь, Нилам, – пробормотал он вплотную к губам. – Ты знаешь ответ. Уже давно.
Пол бессильно упал на стул и смотрел перед собой в пустоту.
Еще немного – и первые утренние сумерки прокрадутся в сад и вползут в дом.
Одной ночи было достаточно, чтобы из слов и дел прошлого выломилась беда. Ночь, которая разрушила жизнь.
Его взгляд скользнул по бумагам на столе.
Он спросил себя, что ему делать теперь с тем, что осталось от его жизни.
Со своими долями в предприятиях – независимо от того, оставит он их за собой или попросит их выплатить – он может быть спокоен за свою старость. За фирму, которую ему передал в надежные руки Гордон Финдли, он мог не бояться. Были хорошие времена в Сингапуре, в Азии и во всем мире, и Дэвид проявил себя способным коммерсантом, вдвое более способным, чем был бы один Финдли или один Бигелоу.
Когда-то он хотел остаться в Сингапуре лишь на пару лет, чтобы поймать здесь удачу. Эта пара лет вылилась почти в четыре десятилетия, в которые он смирился с тем, что остаток жизни проведет здесь, самое большее раз или два съездит в Англию повидать братьев и невесток, их детей и внуков. И все места детства и юности, еще памятные, но уже чужие при последнем его посещении.
В тропиках он остался только ради Георгины. Он уперся локтями в стол и зарылся лицом в ладони.
Он сделал все, что было в его власти, в его силах, и все-таки в итоге потерял ее. Эту морскую девушку с искристыми глазами, корни которой залегали глубоко в красной земле Сингапура. Живущую свободно и гордо, как ее шотландские предки. Иногда темпераментную, как вырастившая ее француженка, рожденная в Индии, и с темным огнем малайской крови своих здешних предков.
Все его счастье. Проклятие, так долго преследовавшее его.
Звук открывшейся двери, шаги босых ног заставили его поднять голову.
Она выглядела, будто ее потрепало тропической бурей. Будто пережила кораблекрушение.
Саронг и кебайя были измяты и перепачканы, волосы растрепаны. Темные круги залегли под глазами, почти того же цвета, что и приводящая в смятение, оглушительная фиолетовая синева ее радужных оболочек. В этой женщине зрелых лет все еще просматривалась девочка, какой она была когда-то.
Он медленно откинулся на спинку стула, положил руки на подлокотники. Он устал от битв, которые выдержал за нее; он хотел наконец покоя.
– Что, он тебя не захотел? – Это прозвучало язвительно, и мина его не выражала никакого волнения.
Она отрицательно повела головой.
– Ты что-то забыла? Тебе нужны деньги?
Как сомнамбула, она подошла к нему, с большими глазами, почти удивленными и немигающими, и казалось, что ни одним своим шагом она не коснулась пола.
– Тебе совсем не обязательно прощаться со мной. Просто иди и все. Ну же, иди!
Он замер и вжался поглубже в стул, когда она села к нему на колени и прильнула к нему, а потом и ноги поджала под себя, как маленькая девочка.
Ей не надо было ничего произносить, он понимал ее без слов.
Как ее пальцы охватили его загривок и водили там по линии волос, а лицом она уткнулась в сгиб его шеи. Как ее дыхание овевало ему кожу, теплое и спокойное, лишь изредка перебиваемое сухим всхлипом.
Он прижал ее к себе, и горячие слезы потекли по его лицу.
Георгина Индия Финдли наконец обрела свой дом.
* * *Тень пропорхнула через ночной сад Кулит Керанга. Сквозь серебряные капли стрекота цикад и влажные басы лягушачьего кваканья.
В длинных брюках, свободной хлопчатобумажной блузе темного цвета эта тень почти полностью растворялась в темноте; только узел, который тень прижимала к себе, был светлым.
То был ночной мотылек, летящий над травой в сторону реки. Свежевылупившийся, готовый оставить позади свою спокойную жизнь в коконе и начать новую.
Окрыленный письмом. Принятым решением, окончательным и бесповоротным.
Этот мотылек летел навстречу запретной жизни. Тайной жизни, на чужих морях, на дальних берегах.
Однако он при этом будет не один.
Вторая тень поджидала в лодке, замаскированной между кустов у берега реки, и помогла первой, гораздо меньшей, тоненькой, подняться в лодку.
