Кэт Мартин - В огне желания
Она слушала и время от времени энергично кивала, хотя и не могла сосредоточиться на детских рассказах. Мысли снова и снова возвращались к Брендону. Где он сейчас, думала она с тревогой, чем занят?
Почему не хочет признаться ей во всем?
Присцилла вспомнила о том, что случилось во время пикника. Однажды она уже мучилась сомнениями и догадками, но Брендон все же открыл ей душу. Значит, со временем она узнает все.
Однако Бог знает почему, тревога ее возрастала по мере того, как день клонился к вечеру. Солнце опускалось к линии горизонта очень медленно. Присцилла едва замечала окружающее, и когда близнецы, которым наскучила чинная прогулка, попросили разрешения наперегонки броситься к дому, она кивнула с отсутствующим видом. Сама она не спеша направилась туда же с Мэтью, ибо его рассказы были еще не исчерпаны.
Выстрел раздался, когда они медленно огибали угол особняка. Громкий звук прорезал вечернюю тишину. Казалось, по воздуху прокатилось многократное эхо. Присцилла остановилась как вкопанная, не зная, откуда ждать опасности, но потом сообразила, что звук донесся из дома. Осознав это, она едва не упала в обморок от ужасного предчувствия. Подняв повыше юбки, Присцилла бросилась в дом, прыгая через две ступеньки.
Она толчком распахнула тяжелую створку дубовых дверей, пробежала через вестибюль и, ведомая интуицией, ворвалась в парадную гостиную. От того, что представилось ее взору, Присцилла похолодела. Шкафчик с оружием, всегда тщательно запертый был открыт. В нескольких шагах от него стояла белая как мел Пейшенс и смотрела на сестру, лежащую у ее ног. В двух шагах от девочки валялся на ковре запасной револьвер Брендона.
Присцилла перевела взгляд с выдвинутого верхнего ящика стола на открытые дверцы шкафчика, потом увидела красное пятно, расползшееся по передничку Чарити. «Смерть, – подумала она, – кровь и смерть». Вместо того чтобы сразу броситься к раненому ребенку, она зашаталась и схватилась за притолоку. Рассудок напрасно кричал: «Сделай же что-нибудь!» Присцилла словно впала в ступор, и стены вдруг поползли на нес. Комната казалась крохотной, едва освещенной, в углах заклубилась тьма. Заполняя все, она готова была поглотить Присциллу. Наконец в поле зрения не осталось ничего, кроме маленького тела на пропитанном кровью ковре.
– Что за чертовщина?.. – послышалось за спиной. Краем глаза Присцилла заметила знакомую фигуру, приостановившуюся в дверях рядом с ней.
– Господи! – Бросившись вперед, Брендон крикнул: – Не стой так, принеси что-нибудь, любую тряпку, нужно остановить кровотечение.
Присцилла прекрасно слышала эти слова, но не двинулась с места. Тогда Брендон повернулся к дрожащей, мертвенно-бледной Пейшенс:
– Твоя мама сейчас в цветнике. Беги, скажи ей, что Чарити ранена. Пусть пошлет за доктором.
Девочка сорвалась с места и в мгновение ока была за порогом. Должно быть, первый шок сменился отчаянием, потому что она залилась слезами. Присцилла же так и не шевельнулась.
– Да что с тобой, черт возьми! Нужно перетянуть рану! Это был, без сомнения, голос Брендона, но она уже не могла понять, откуда он доносится. Комната совершенно изменилась и выглядела искаженной, скомканной, словно мятый рисунок. Стены отдалялись, тогда как пятно крови, напротив, близилось, подползало к Присцилле. Кровь была теперь не только на полу, но и на стенах, занавесках – абсолютно на всем. И эти кровавые стены смыкались, словно собираясь раздавить ее.
– Присцилла! Дьявольщина, шевелись же!
Она понимала, что от нее чего-то хотят, что нужно, необходимо это сделать, но ручеек крови все приближался, а голос таял и уже казался едва слышным. Присцилла видела Брендона, губы его беспрерывно шевелились, но в ее сознание не проникало ни звука. И все другие звуки померкли, стали глухими и тошнотворно растянутыми, они вибрировали и повторялись. А потом Брендон исчез. На его месте оказался кто-то другой… мужчина… ее отец. Смертельно раненный. Прикрытый по пояс окровавленной простыней, он распростерся на широкой кровати со смешными медными шишечками па спинке. Незнакомая женщина, совершенно обнаженная, обнимала его за шею. Она была мертва.
«Не надо, мама! Не надо, мама! Мне страшно!»
«Беги, Присцилла! Беги куда глаза глядят и никогда не возвращайся!»
Мать стояла у ночного столика, опустив руку и все еще сжимая револьвер. Глаза ее были пустыми. Потом она подошла к двери, перед которой стояла Присцилла, и закрыла ее с таким видом, словно на пороге никого не было.
«Мама!»
Из-за двери раздался еще один, последний выстрел. Он был глуше и тише, но Присцилла подпрыгнула от неожиданности и страха. Потом наступила тишина. Чуть выждав, она в полном смятении повернула ручку и с трудом приоткрыла тяжелую дверь. Мать лежала на полу перед кроватью, неподвижная и окровавленная, как отец и та женщина, что обнимала отца.
И Присцилла бросилась прочь…
Она поступила так и на этот раз.
Присцилле казалось, что ее окликают снова и снова, но она боялась оглянуться. Не все ли равно, кто ее окликает? Нужно бежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться.
Так велела ей мать. Так она и поступила.
Бежать предстояло долго: пока не прекратится ужасная боль в душе, пока не очистится сознание, заполненное кровавым туманом, пока все не подернется милосердной дымкой забвения и не исчезнут навсегда страшные образы отца с развороченной выстрелом грудной клеткой и женщины, обнимающей его мертвой рукой. Пока она не забудет о матери, которая лежала в луже крови на полу перед кроватью.
Присцилла бежала и бежала, хотя в боку у нее кололо, ноги подкашивались и не хватало воздуха. Заколки одна за другой выпали, волосы рассыпались по плечам, словно у безумной. Ветви вцеплялись в них, хлестали по лицу, рвали платье, но она не останавливалась. Дважды Присцилла падала, но поднималась, будто подстегиваемая невидимым кнутом, и снова устремлялась вперед.
Лишь полностью обессиленная, она остановилась, но ноги тут же подкосились, Присцилла рухнула под какое-то дерево, уткнулась лицом в мох и зарыдала.
Она потеряла всякое представление о времени и очнулась только тогда, когда оранжевый шар закатного солнца наполовину скрылся за линией горизонта. Холод пробрал ее до костей, но у Присциллы хватило сил только на то, чтобы сесть и привалиться к стволу. В душе все спалил огонь, и там было пусто. Плакать она больше не могла, ибо слезы иссякли.
Прошел еще один час, и дурман рассеялся. К Присцилле вернулось здравомыслие, но чувства оставались в оцепенении. Неестественно спокойная и словно неживая, она медленно направилась назад, к дому.
К смерти и крови, к маленькой несчастной Чарити, уже остывшей, давно мертвой.
