Эльвира Барякина - Князь советский
Нина изучала статью в энциклопедии и морщилась:
– Не пойдет. Там ураганы и наводнения.
– А как насчет Японии? Найдем живописную деревушку в горах – чтобы в округе имелись кленовые леса, пагоды и водопады. Будем учить в школе местных ребятишек, а когда надоест, переместимся в итальянские Альпы или на Гавайские острова.
Клим и Нина понимали, что сельская идиллия выглядит хорошо только на туристических открытках, и чем дальше они уедут от пороков цивилизации, тем ближе будут нищета, эпидемии и религиозный фанатизм. Но им страшно нравилось играть в «другой мир», в котором не существовало ни политики, ни паспортов, ни проклятого денежного вопроса. Как было бы здорово, переместиться в любую точку Земли с уверенностью, что никто не заподозрит тебя в шпионаже и не осудит за то, что ты не веришь в местных богов! Как было бы здорово, если бы Китти могла спокойно играть с местной детворой и не переживать из-за «неправильного» разреза глаз или «странных» родителей!
– Сейчас главное – это встретиться с Баблояном, оформить через него заграничный паспорт и отправить тебя в Германию, – говорил Клим.
– А как я повезу наши доллары? – спрашивала Нина. – Выезжающих за границу обыскивают, и если у меня найдут такую крупную сумму, я не смогу объяснить, откуда я ее взяла.
Клим попросил Фридриха вывезти деньги в Германию, но тот отказался. Риск был слишком велик: недавно одного из летчиков поймали на контрабанде валюты, и дело кончилось расстрелом. Беднягу обвинили в том, что он финансирует контрреволюцию.
5.В честь открытия нового цеха в клубе Электрозавода имени Куйбышева готовились к представлению театра «Синия блуза».
В фойе играл оркестр народных инструментов, кто-то плясал, а кто-то теснился вокруг буфета: по случаю праздника там продавали деликатесы – бутерброды с вареной колбасой.
Клим еще издали увидел Баблояна: тот фотографировался с дирекцией на фоне лозунга «Даешь пятилетку!»
– О, товарищ журналист! – помахал он Климу. – Будете писать о нашем театральном творчестве? Похвально!
Он предложил Климу сесть рядом с ним в первом ряду – чтоб все было видать.
– Я сам очень интересуюсь театром, особенно молодежным! – сказал Баблоян и кряхтя опустился в кресло. – Знаете, что такое «Синяя блуза»? Это своего рода живая газета. У нас около половины рабочих неграмотные, радио есть далеко не везде, так что людям надо объяснять, что происходит в стране и в мире. Вот синеблузники и ездят со спектаклями на предприятия.
Представление и вправду было любопытным. Ведущий попросил любить и жаловать «китов советской хозяйственной мощи», и на сцену выбежали шестеро юношей и девушек, вооруженных римскими щитами, на которых было написано: Индустриализация, Электрофикация, Рационализация, Фордизация, Стандартизация и Военизация.
Грянул оркестр, и «киты» принялись изображать работу машин в новом цеху Электрозавода.
Баблоян по-свойски толкнул Клима в бок:
– Гляньте на Фордизацию! Хороша? Я уж узнал – ее Дуней Одесской зовут.
Клим делал пометки в блокноте: за границей «фордизацию», то есть работу на конвеере, высмеивали все – начиная от Чарли Чаплина и кончая уличными попрошайками, которые притворялись, что привыкли делать одни и те же движения и теперь не могут остановиться. А в СССР это даже приветствовалось: идеальный советский человек был не личностью, а новенькой, безупречно работающей деталью в общем механизме.
Дуня Одесская звонко выкрикивала стихи Владимира Маяковского:
Единица! – Кому она нужна?!Голос единицы тоньше писка.Кто её услышит? – Разве жена!И то если не на базаре, а близко.Партия – это единый ураган,из голосов спрессованный, тихих и тонких,от него лопаются укрепления врага,как в канонаду от пушек перепонки.
Никакой лирики, никакой интимности – пролетарское искусство было выше этого, и занималось не мелкими переживаниями ничтожных людишек, а эстетикой организованных масс.
Однако напоследок синеблузники все-таки коснулись темы любви. Дуня Одесская нарядилась в кожаную куртку и, встав на трибуну, принялась изображать выступление на митинге. Коллега-актер смотрел на нее и объяснялся перед публикой в чувствах:
– Влюблен я в эту губкожу без всякого политпросвета и целыми днями у нее агитпропадаю. Большевичить нету мочи!
Народ радостно хлопал в ладоши.
– Вот зараза! – восклицал Баблоян, не сводя глаз с Дуни. – Юбку-то чуть ниже задницы напялила. А спросишь ее, что это за разврат такой, она скажет, что ей по бедности ткани на подол не хватило.
– А теперь слово предоставляется товарищу Баблояну! – объявил ведущий. – Прошу на сцену!
Ему хлопали так, что Баблоян совсем растрогался:
– В то время, как над нашей страной сгустились тучи буржуазного бойкота, мы смело заявляем… это… как его? Ну, в общем, социальная сила искусства все побеждает!
Публика ничего не поняла из его речи, кроме того, что в нашей стране самые красивые девушки – вот, например, Дуня Одесская. Но идеологическая часть никого и не интересовала: главное, что товарищ Баблоян был своим парнем – простым и добрым, и сразу было видно, что партия в его лице заботится о нуждах рабочих.
– В ходе пятилетки каждый труженик будет получать по подводе дров на зиму! – пообещал он. – Насчет керосина даже не беспокойтесь: он вам не понадобится. Советская власть проведет электричество в каждый дом – даже если это простой барак.
После продолжительных и бурных аплодисментов, Баблоян раскланялся и вместе со свитой направился к выходу. А на сцене продолжился концерт самодеятельности.
Клим едва успел перехватить Баблояна в коридоре.
– У меня к вам небольшая просьба… Вы помните наш разговор насчет немцев?
Баблоян показал ему глазами на уборную и повернулся к челяди:
– Ждите здесь, я сейчас вернусь.
В уборной подтекал кран, и капли воды со звоном разбивались об эмалированную раковину. Тусклый свет едва пробивался сквозь закрашенное до половины окно.
– Мы нашли средства и на паспорта, и на фрахт, – едва слышно произнес Клим.
Выслушав его рассказ насчет Канады и Хильды Шульц, Баблоян задумался.
– Ну, хорошо… Занесите мне деньги и списки ваших немцев, – проговорил он.
– А как насчет интервью со Сталиным? Может, все-таки попытаться его организовать?
Баблоян непонимающе посмотрел на Клима.
