Мой любимый герцог - Эви Данмор
– Что за ерунда, – пробормотала Аннабель, – ты прекрасна какая есть.
– О, – оживилась Хэтти. – Как приятно слышать это от тебя.
– Видишь ли, Аннабель, – сказала Люси, – не могу сказать, что тебе удалось избежать скандальной славы, хочу только заметить, что ты не одна такая.
Слабая улыбка изогнула губы Аннабель.
– Не одна. Похоже, я в хорошей компании.
Теперь ей легче дышалось, как будто тиски, сжимавшие ее грудь, ослабли на одну-две зарубки.
– Тебе нужно где-то остановиться, – сказала Люси.
– Да, – сказала Аннабель, сжимая платок в кулаке.
Люси выглядела довольной собой.
– С самого начала нужно было остаться у меня.
– Наверное, так было бы правильно.
– Тогда давай заберем твои вещи. Если только не осталось других секретов, которые вы должны раскрыть немедленно.
– У меня-то не осталось, – сказала Аннабель, – а вот… – Она повернулась к Катрионе, и ее подруга опустила голову. – Зачем и где, черт возьми, ты помогала прятаться лорду Деверо?
Глава 30
Перегрин Деверо был добродушным молодым человеком с веселым нравом. Однако столь драматичные обстоятельства подтолкнули его к радикальным действиям. Разве мог он остаться безучастным при виде рыдающей девушки, да еще такой прекрасной, как мисс Арчер? Юноша без промедления отправился из Оксфорда прямиком в Уилтшир, и всю дорогу ее жалобные рыдания стояли у него в ушах.
Правда, когда вдали показались очертания Клермонта, решительность едва не покинула Перегрина. А когда он наконец очутился перед темной тяжелой дверью в кабинет брата, благородный порыв иссяк окончательно. От волнения у Перегрина скрутило живот. За этой дверью с ним никогда не случалось ничего хорошего. Молодой человек закрыл глаза, припоминая сцену, побудившую его примчаться сюда. Затем решительно постучал.
Никто не ответил.
Перегрин нахмурился. Где же еще мог быть Монтгомери? И ворвался в комнату без приглашения.
В кабинете царил полумрак. Тяжелые шторы были задернуты, ни лампы, ни камин не горели, в воздухе стоял затхлый запах старого табачного дыма.
– Сэр?
В полумраке глаза Монтгомери блестели, как отполированные камни. Он развалился в кресле за столом, откинув голову на кожаную спинку. Перегрин и не подозревал, что его брат может сидеть развалившись. Небрежная, расслабленная поза потрясла Перегрина почти так же сильно, как пустая бутылка скотча посреди неубранного стола. Там царил настоящий хаос. Обычно идеально ровные стопки бумаг рассыпались, листы разлетелись по полу, как будто их разбросал порыв ветра.
– Сэр…
Полуприкрытые глаза герцога скользнули по фигуре брата, и у Перегрина перехватило дыхание. Взгляд Монтгомери не пронизывал насквозь, как обычно, но все же был достаточно тяжел, чтобы почувствовать себя не в своей тарелке.
– А, это ты.
От долгого молчания голос Монтгомери прозвучал хрипло. Или от того, что он осушил бутылку скотча? На столе даже стакана не было. Как?! Неужели герцог пил прямо из бутылки?!
– Выглядишь ужасно, – заметил Монтгомери. – Я бы предложил тебе выпить, но, сам видишь, запасы иссякли. – Он злобно посмотрел на пустую бутылку, затем ткнул в нее кончиком пальца.
Перегрин открыл и закрыл рот, не издав ни звука, как марионетка, забывшая текст.
Брат театральным жестом указал на стул.
– Что ж, безмозглый юнец, садись, раз пришел.
Перегрин осторожно опустился на край сиденья.
– Ну, – протянул Монтгомери, – ты, кажется, не только совесть, но и дар речи потерял?
– Просто удивлен, ты ведь никогда не пил.
– Разве я пью? – коротко ответил Монтгомери.
– Нет-нет, не пьешь, – быстро согласился Перегрин.
– Вот именно, – произнес Монтгомери заплетающимся языком.
Перегрин в жизни не видел более надравшегося субъекта, а уж, будучи главой общества любителей выпить, он повидал их предостаточно. Герцог был пьян в стельку и, без сомнения, держался прямо только благодаря своей нечеловеческой воле.
Неожиданно для себя Перегрин сказал:
– Ты не пьешь из-за того, что наш отец утонул в луже по пьяной лавочке?
Монтгомери прищурился.
– Откуда ты знаешь?
– Откуда обычно узнают. Слухи, сплетни… А у меня есть уши.
Монтгомери молчал. Глаза Перегрина привыкли к полумраку, теперь он мог ясно видеть лицо брата и обнаружил, что он не единственный, кто выглядел ужасно. На лице Монтгомери прибавилось морщин, но больше всего поражала горькая складка у рта. Теперь в ней читалась какая-то роковая безысходность, а не обычная решительная твердость, ясно говорившая о том, что он приступает к очередной великой миссии. Нет, на этот раз он выглядел совсем иначе, сейчас на его лице лежала печать разбитых надежд…
Наконец Монтгомери пошевелился. Он включил настольную лампу, затем порылся в безнадежно перепутанных листах, извлек из-под кипы бумаг тонкий серебряный портсигар и достал сигарету. Долго возился со спичками, пытаясь сконцентрировать на них пьяный блуждающий взгляд, пока одна из них наконец не зашипела, оживая. Выпустив в потолок струю дыма, он наконец посмотрел на Перегрина.
– Да. Я не пью именно потому, что пьяница Чарльз Деверо закончил свою жизнь, захлебнувшись в луже.
В душе у Перегрина все всколыхнулось. Он задал свой вопрос, как всегда, спонтанно, следуя самым неожиданным, зачастую опасным, импульсам. И совершенно не ожидал услышать от своего брата столь откровенное признание. Будто они разговаривали на равных, как мужчина с мужчиной…
– Почему же мне сказали, что он упал с лошади? – рискнул спросить он, решив снова испытать удачу.
Монтгомери покатал сигарету между пальцами.
– Чтобы прошлое не довлело над тобой.
– Не стоит оберегать меня от правды, какой бы горькой она ни была, – пробормотал Перегрин, стараясь не вспоминать язвительный вердикт мисс Арчер, когда она назвала его избалованным сопляком.
– Дело не в правде, – сказал Монтгомери. – Истории о наших отцах зачастую давят на нас тяжким грузом, внушают страх перед будущим, диктуют нам, как действовать. Или
