Кэтлин Вудивисс - Приди, полюби незнакомца
Малкольм вышел в холл и захлопнул за собой дверь, не дав Леноре возможности возразить. Слыша, как вдали замирают его шаги, Ленора грустно огляделась. Ветерок, проникавший сквозь открытое окно, был жарким и ничуть не освежал. Духота стояла уже несколько дней. Ночная рубашка липла к телу, во впадине между грудями выступили крупные капли пота. Ленора медленно стянула простыню и встала с кровати. В желудке возникла острая боль, и Ленора немного постояла, боясь даже глубоко вдохнуть, затем она осторожно двинулась к умывальнику. Одного взгляда в зеркало вполне хватило, чтобы понять, что сегодня она не в лучшей форме. Выглядела она усталой и бледной, глаза потухли. Ленора тяжело вздохнула и плеснула в лицо тепловатой воды, надеясь, что это освежит ее и подготовит к дневным заботам. Из этого мало что получилось, и только с приходом Мейган, которая принесла чай и бисквиты, Ленора немного приободрилась и решилась все же поехать в Билокси. Тем не менее туалет, кажется, отнял у нее последние силы, и ее едва не стошнило, когда Мейган поднесла ей флакон духов.
Ленора отвернулась и оттолкнула руку горничной. От острого запаха ей стало дурно.
— Пожалуйста, Мейган, сегодня что-нибудь помягче.
Ленора прижала к щеке влажный платок. Мейган внимательно посмотрела на свою молодую хозяйку.
— Вам нехорошо, мэм?
— Это все из-за жары, — пожала плечами Ленора. — Как это только вам удается выносить ее, Мейган?
— Да что особенного, мэм? И к тому же меня ничего, кроме жары, не беспокоит. — Избегая ее взгляда, Мейган осторожно продолжила: — Со мной-то, мэм, ничего подобного не было, но вот сестра моя чувствовала себя точно так же, когда носила ребенка.
Ленора прерывисто вздохнула и опустила глаза. Если бы она была в Бель Шен, с Эштоном, все было бы хорошо, но сейчас беременность только усугубит ее и без того нелегкое положение. Бог знает, во что это все выльется. Она и представить не могла, как ей себя вести. Наверное, ей стоило с самого начала признаться, что они с Эштоном были близки; тогда, во всяком случае, последствий ожидали бы оба, Эштон и Малкольм были бы к этому готовы. Интересно, когда ее положение станет заметно? Может, если не торопиться и подержать это в секрете, у нее будет немного времени, чтобы придумать что-нибудь и избежать тяжелой сцены? Попытаться, во всяком случае, стоит.
— Мейган, я хочу попросить вас об одолжении.
— Да, мэм?
— Пусть это какое-то время будет между нами. Не думаю, что мистеру Синклеру понравится, если он узнает, что я беременна.
— Понятно, мэм, — ласково откликнулась горничная. — Вы можете на меня положиться.
Подняв голову, Ленора посмотрела на горничную. Та мягко улыбалась.
— Вы ведь все понимаете, верно, Мейган?
Та медленно кивнула.
— Это ребенок мистера Уингейта, так?
Ленора промолчала. Оставалось надеяться, что мужчины будут не столь проницательны, как Мейган. Страшно даже подумать, на что будет способен Малкольм, если узнает. На Ленору неожиданно накатила тошнота, и она умоляющим жестом протянула руку к Мейган. Горничная сразу же поняла, что нужно, и принесла таз. Ленора не сразу решилась поднять глаза, пусть и ожидал ее сочувственный взгляд Мейган.
— Если я поеду с Малкольмом, мне целый день не продержаться, — слабо произнесла она.
— Об этом не беспокойтесь, мэм, — сказала Мейган, убирая таз. — Я скажу мистеру Синклеру, что вы не можете ехать, а если он будет настаивать, придется привести ему доказательства.
— Но ведь вы не станете...
— Вам нужен покой, мэм, — перебила ее Мейган. — А как иначе его убедишь? — Ей явно не нравилось, как Малкольм обращается с госпожой. Выходя из комнаты, она пробормотала: — Так ему и надо, может, не будет таким фанфароном.
Наступило лето. Дни становились все длиннее, ночи — короче. Когда Эштон вышел из палатки, солнце уже село. Догорали последние лучи заката. Он потянулся и взглянул на быстро темнеющее небо. Зажигались первые звезды. Вдали, на фоне багрового заката, четко выделялся изящный силуэт «Серого орла». Зажженные на палубе огни свидетельствовали о том, что указания Эштона выполняются, и команда в случае чего готова к любому вторжению. А дальше, за кораблем, расстилался до самого горизонта бескрайний океан.
Откуда-то из болот донесся, нарушая тишину, пронзительный крик цапли. Эштон повернулся в сторону дома. Сквозь освещенные окна он пытался разглядеть ту, по которой так тосковал, но ничего не увидел, и от этого на сердце стало еще более одиноко. Закурив сигару, Эштон прошагал до самой кромки воды. Невдалеке от нее бежал ручеек — как граница между ним и его любовью. Сигара потухла, и Эштон вновь устремил взгляд на особняк.
Ленора! Лирин! Ленора? Лирин? Лицо оставалось одним и тем же, но имена перемешались у него в голове.
Эштон заскрипел зубами и раздраженно бросил сигару в воду. Он ощущал неодолимое желание накинуться на что-нибудь или на кого-нибудь. Желательно на Малкольма. Но тот еще не вернулся. Сорвать гнев было не на ком. Вокруг только спокойный, равнодушный океан да песок. Сейчас на нем отпечатались следы его ног, но завтра он снова станет совершенно гладким.
Тут ему послышалось какое-то слабое шевеление. Он вгляделся в темноту и различил фигуру в белом. Подобно бесплотному духу, она беззвучно двигалась к узенькой полоске песка у самого берега и, достигнув ее, остановилась, вглядываясь в очертания корабля и, не замечая набегающей волны. Эштон затаил дыхание, не веря своему счастью и в то же время чувствуя, как растет в нем надежда. Неужели?..
— Лирин! — Произнес он это имя едва слышно, почти прошептал, но внутри него гудели колокола. Он узнал эту стройную, гибкую фигуру. Это она!
Он перескочил через ручеек и кинулся в ее сторону. Чувство одиночества исчезло, будто его и не было. Подбежав поближе, он увидел, что на Лирин только ночная рубашка. Нижняя часть ее намокла и отяжелела, верхнюю ветерок плотно прижимал к телу. Волосы были распущены и развевались на ветру, и при ярком свете луны она выглядела как ночная фея.
— Лирин. — Имя это прошелестело у него на губах. Так звучит голос человека, влюбленного в мечту.
— Ленора, — прошептала она в ответ с отчаянной мольбой в голосе.
Хоть лицо ее Эштон видел неотчетливо и, как шевелятся губы, тоже разглядеть не мог, он расслышал в голосе сдавленную тоску, и это было как удар в самое сердце.
— Как бы тебя ни звали, я люблю тебя.
Она откинула назад упавшие на лицо пряди волос и подняла на него глаза, думая о своем. На Эштона падал лунный свет, и в разрезе рубахи виднелась широкая мускулистая грудь. Леноре сразу вспомнилось, как часто приникала она к этой груди; на шее беспокойно запульсировала жилка. Какая же это мука — любить, подумала она. Неужели никогда не будет в ее душе мира?
