Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

— Отдайте их мне, пожалуйста. Вы обещали.

— А я другого и не говорил. Сиди смирно, после вынесу. И молчи, а! У меня раненые спят.

И ему самому неплохо бы поспать. На свету он казался почти серым от усталости. И видимо, каждое слово давалось ему с некоторым усилием, потому проще было изображать недовольство по любому поводу. Он сосредоточенно снимал повязку с ее подбородка, внимательно осматривал шов, довольно прищелкивал языком, потом взялся обрабатывать. Она тихонько шипела, потому как боль теперь была куда более резкой, чем вчера. И думала о том, не слишком ли большой наглостью будет попросить еще порошка, как накануне. Черт его знает, что он ей всыпал, но она хотя бы не мучилась. Да только облегчать ее страданий врач не спешил.

Когда где-то очень близко раздались выстрелы, она снова дернулась в его руках, а он удержал ее за плечи, промокая рану на лице.

— Не бойся ты, это наши! — буркнул он. — Надеюсь, на сегодня последние.

— Как это — последние? — полувсхлипнула она.

— Да людей Ван Тая стреляют.

— Но они же сдались? Нет?

— А кто их вниз поведет, а? Да еще когда самих — горстка с кучей умирающих. Здесь оставаться нельзя. Куда Ван Тай ушел — они все одно не скажут. Вот и стреляют их тут, видишь рощицу под террасой? — он обхватил пальцами ее щеки, и лицо легко поместилось в его руке. А после повернул в направлении, откуда раздавались выстрелы.

— Это подполковник Юбер приказал?

— Это, дорогуша, джунгли приказали. С пленными мы не дойдем. Либо они найдут способ нас дорогой перерезать, либо сбегут по пути к своему главарю, — он на некоторое время замолчал, а она пыталась осмыслить услышанное, в ее собственных легких пробившее дыру. Иначе почему ей кажется, будто из нее со свистом выходит воздух, а сделать еще хоть один вдох она не в состоянии.

— Ну все, — снова подал голос доктор, во все стороны покрутив ее подбородок. — Жди здесь, сейчас принесу тебе что обещал. Да еще кое-что.

И он нырнул под полог палатки, оставив ее одну. Аньес наконец смогла протолкнуть в себя глоток воздуха, и разом плечи ее опустились, а она сама — согнулась. Снова кто-то выстрелил, и ладонь сама потянулась к горлу. Да сколько же можно… убивать? Сколько еще это все будет длиться? Ведь точно так же вьетнамцы загоняют французов и расстреливают их, да? Между ними всей разницы — вьеты на своей земле. Значит, они правы.

Через минуту врач снова вышел к ней, и она вся подобралась. Когда в ее руки попал вещмешок, терпения уйти в сторону и там только заглядывать внутрь, у нее уже не было. Потому Аньес лишь опустилась на землю, торопливо раскрыла ее и вытряхнула содержимое прямо перед собой. Ее пальцы заскользили по предметам, которые попали ей в руки. Старый гребень, часы — хорошие, дорогие, отцовский подарок, портсигар с зажигалкой, фляжка с водой, армейский нож, которым можно было делать все на свете, две фотокарточки. На одной родители, на другой — портрет сестры. Чудесный медальон[2] с изображением Девы Марии — материн. Это все его семье. Это все, что им от него останется. И об этом — тоже не думать до поры. Наверное, позже придется, но не сейчас. Что-то было еще. Куда менее значимое. Какая-то чепуха, которая всегда может пригодиться в дороге, но не занимает много места.

А потом в ее руки попала тетрадь в темно-коричневом кожаном переплете с гладкой, дорогой бумагой цвета слоновой кости, сейчас немного более потрепанная, чем когда была увидена в первый раз. Та самая. Жиля Кольвена, который ее, Аньес де Брольи, любил. И это единственное и самое важное сейчас. И навсегда ее. Навсегда с ней. Аньес сглотнула и торопливо открыла, боясь ошибиться.

Не ошиблась. Из глаз наконец-то брызнуло. Да так, что и не остановиться, потому что пути назад теперь уже точно не было. Пути были предопределены. Она выбрала. Плечи ее тряслись будто бы в смятении, а она — выбрала.

— Эй! Мне здесь только всемирного потопа и не хватало! — рассердился врач, все это время, сунув руки в карманы брюк, наблюдавший за ней. — Сказано же, баба! Ну-ка держи, ну-ка пей!

К ее губам была приставлена фляга с крепким напитком, названия которого она и не определила бы — перестала различать вкусы, но все так же послушно глотнула, и горло обожгло. Аньес закашлялась. Будто припаяло ей что-то внутри — наверное, последнее живое и припаяло. А значит, будет легче. Должно быть легче.

[1] Нгуен — распространенная вьетнамская фамилия, использовавшаяся иногда французскими солдатами для обращения к вьетнамцам.

[2] Чудесный медальон или медальон Непорочного Зачатия — медальон-сувенир, связанный с воспоминанием видения Пресвятой Девы Марии католической святой Екатерине Лабуре в ночь на 18 июля 1830 года. По мнению католиков, ношение Чудесного медальона даёт особую благодать через заступничество Марии, если носить его с верой и преданностью. По сей день они расходятся миллионами экземпляров ежегодно. В основе дизайна флага Европы лежат 12 звезд, которые канонически изображают на медальонах.

Она не помнила потом, как оказалась в домике, где ее содержали. Но отчетливо — что во фляжке Жиля тоже оказалась не вода, а нечто куда более крепкое. От одного-двух глотков с ней ничего не случится. Впрочем, она самой себе не ответила бы на вопрос, сделала ли их. Еще она помнила, как сидела, разглядывая страницы заветной тетради, читая одну за другой и разглядывая его наброски. Два листа пришлось вырвать и сжечь — зажигалкой Кольвена. В них были строки, которые могли бы заставить сомневаться в их романе тех, кому интересно проверять. А такие найдутся, и это тоже наверняка. Любые ее слова — лишь слова до тех пор, пока нет доказательств. А у нее на руках — самое весомое.

Господи, как ей повезло, что дневник, каждая строка которого вопила о его любви к ней, оказался здесь, на его теле, что с ним ничего не сделали! И еще ей повезло, что от вырывания страниц пострадали лишь рисунки. Тексты нигде не обрывались. Какое потрясающее везение для человека, который собирался разрушить последнее, что еще оставалось.

Иногда Аньес казалось, что она снова и снова слышит выстрелы в рощице, хотя это было едва ли возможно. В конце концов, все утро и весь прошлый день до ее стен хлопки вдалеке не добирались — с чего бы сейчас добрались? Игры воображения, не больше.

Но когда ей опять принесли еду, и вместо привычной вьетнамки она увидела мальчишку, что охранял ее, не выдержала и выкрикнула:

— Где она?!

— Кто, — совершенно искренно удивился тот.

— Женщина, которая сюда приходила. Куда вы ее подевали? Почему ты? Почему не она? Там остался еще хоть кто-то живой?!

— Откуда ж мне знать? Мне приказали, я принес. Ешьте давайте. Через час выдвигаемся… — Он легко пожал плечами и бросил в рот очередную подушечку жевательной резинки. Да с этими словами и вышел, оставив ее в одиночестве, которое тоже лишало рассудка.

Этак недолго до психиатрической лечебницы.

«Нельзя, мама, сын», — подумалось ей обо всех скопом. И она заставила себя замереть на месте. Руки снова дрожали. Интересно, когда-нибудь этот затянувшийся кошмар имеет шансы закончиться? Ее собственный и тех, кого она мучит.

Тут вовремя припомнилась фляга, найденная у Кольвена. Вряд ли трупы обижаются, если пить их бренди или что там… Еще они, конечно, не способны обижаться, когда о них врут. И даже чужой ребенок, приписанный их отцовству — это такая мелочь для трупа!

Ведь неизвестно, что ничтожнее — прикончить его пойло или использовать его имя посмертно. Аньес сделала глоток, но через секунду фляжку из ее руки выбили, и, наполняя комнату запахом перебродившего винограда, она покатилась по полу.

— Не сходи с ума! — заорал Юбер, оказавшийся возле нее, и схватил за плечи, хорошенько встряхнув. Ее голова от этого запрокинулась назад. Комната зашаталась, и она подумала, что больше не может. Совсем ничего. Невыносимым сделался мир.

— Ты слышишь? Не смей! Хватит!

И его губы стали торопливо касаться ее лица то тут, то там. Заполняя дыры, которыми испещрена была ее душа, и испещряя такими же дырами ее тело. Аньес на мгновение прижалась к нему, крепко-крепко зажмурившись. На два удара сердца. А потом уперлась руками в его грудь, отстраняясь и заставляя его остановиться.