Виктория Холт - Веселый господин Роберт
Никто не смел заговорить, пока наконец Кэт не произнесла:
– Дражайшее величество… дражайшее… дражайшее…
– Вы не слышали меня? – закричала королева. – Я спрашиваю, что с этой змеей, которая называет себя мужчиной? Значит, он женился на этом коварном животном? Он женился на этой низкой твари, на этой волчице?
– Ваше величество, – пробормотала Кэт, – это правда. Они поженились…
– Они поженились! – вскричала Елизавета. – Они попросили моего согласия? Они сделали это втайне! А ты… и ты? – Каждое «ты» сопровождались резкими пощечинами тем, кто стоял ближе. – И ты… и ты… и… ты… знали об этом и надеялись сохранить в тайне от меня?
– Дражайшая, дражайшая! – умоляла Кэт. И мучительным шепотом добавила: – Помните…. Помните… Не выдавайте так своих чувств.
Елизавета пошатнулась от силы охвативших ее эмоций.
– Быстро! – крикнула Кэт. – Помогите мне расшнуровать ее величество. Вот так, любовь моя. Кэт с вами. Пойдемте, приляжем на кушетку, милая. Вам будет получше. Кэт здесь, рядом с вами.
С огромным присутствием духа Кэт отослала из комнаты всех женщин; затем встала на колени возле кушетки, растирая руки королевы. Слезы катились по щекам Кэт, а с губ срывались слова:
– Ох, милая моя, я бы жизнь отдала, чтобы избавить вас от этого. Но, дражайшая, вы не захотели выйти за него замуж. Вы не должны винить его…
– Винить его! – взвилась Елизавета. – Клянусь плотью господней, я виню его! Он заплатит за все удовольствия, которые получал с ней!
– Милая, это же так естественно. Понимаете, ведь он так долго оставался неженатым…
– А разве я не оставалась долго не замужем?
– Но это было королевской волей моей милой.
– Они поплатятся за это головами, и я позабочусь, чтобы это было сделано!
– Успокойтесь, сладкая моя. Успокойтесь, моя сладкая Бесс. Позвольте мне дать вам немного вина.
– Ты знаешь, что я не люблю вино.
– Я смешаю его с водой. Оно восстановит ваши силы, дражайшая. Вот… вот так… уже лучше.
– Не лучше, Кэт. И никогда не будет лучше. Ты знаешь, как я любила его.
– Но вы не вышли за него замуж, дражайшая.
– Оставь все эти разговоры о женитьбе! Ты это делаешь, только чтоб мучить меня.
– Дражайшее величество, помните, что вы королева. Вы не должны проявлять свою ревность так явно. Вы выше подобных вещей.
– Выше, действительно. Я выше их всех, и я добьюсь повиновения. Они немедленно отправятся в Тауэр… Оба.
– Да, да, любовь моя. Они отправятся в Тауэр.
– Если вы пытаетесь успокоить меня, мадам, и будете говорить со мной, будто мне четыре годика, вы составите им компанию в Тауэре.
– Да, милая, составлю.
– Ох, Кэт! Какой обманщик! Какой негодяй!
– Он худший человек в мире, – признала Кэт.
– Как ты смеешь так говорить? Ты знаешь, что это не так. Это все она виновата. Ха! Плохо он знает женщину, на которой женился. Пусть узнает!
Елизавета внезапно встала, Кэт испуганно смотрела, как она решительно шагнула к двери. Королева спросила стражу:
– Граф Лестер сейчас в Гринвиче, не так ли?
– Да, он здесь, ваше величество.
– Тогда отправляйтесь в его апартаменты, прихватив с собой самых сильных стражников. Посадите его под строгий арест и скажите ему, что в самое ближайшее время он будет отправлен в Тауэр.
Она вернулась к своей кушетке и, бросившись на нее, дала волю горьким слезам.
Вся Англия говорила о Месье. Он прибыл в Англию без церемоний, инкогнито. Неожиданно явился в Гринвич в сопровождении всего лишь двух слуг и попросил проводить его к ее величеству, чтобы он мог броситься к ее ногам.
Месье был очень мал ростом и далеко не красив; лицо у него было смуглое и рябое; но он умел нашептывать комплименты, которыми восхищал королеву так, как не удавалось никому из ее придворных, включая даже Роберта. Он был изысканно одет; умел отбивать такт с такой грацией, что рядом с ним даже Кристофер Хаттон казался неуклюжим; демонстрировал французскую грацию с такой элегантностью, что Елизавета, измученная той историей, которую про себя называла «изменой Лестера», объявила, что она очарована им.
Роберт и Летиция находились под арестом, и Елизавета испытывала удовлетворение, зная, что они не могут встречаться. Она не отправила Роберта в Тауэр, как поначалу намеревалась. Бергли и Суссекс умолили ее не делать этого, чтобы не выставлять напоказ всему миру свою ревность и страсть. Одно дело – держать его под арестом в Гринвиче до тех пор, пока не уляжется ее гнев, и совсем другое дело – отправить в Тауэр как государственного преступника.
Королева поняла мудрость этого совета и оставила Роберта в Гринвиче под арестом в его собственных апартаментах, пока сама развлекалась с Месье.
И казалось, что она замечательно проводит время! По крайней мере, это было некоторым бальзамом на ее душу. Кэт, так нежно любящая ее, с огорчением наблюдала, как королева ласкает маленького принца на людях. Елизавета быстро прозвала его Лягушонком и постоянно носила на груди драгоценное украшение в форме лягушки.
Но стране этот жених не нравился. Говорили, что это будет нелепый союз, поскольку королеве уже сорок шесть лет, а Анжу – всего двадцать три. Задавались вопросом: а сможет ли королева родить ребенка в таком возрасте? Если нет, то какая другая причина существует для брака?
Человек по имени Стаббс опубликовал памфлет, в котором высмеял эту партию.
«Этот человек, – писал он, – сын короля Генриха, семью которого с тех самых пор, как он женился на Екатерине Итальянской, преследует злой рок, поскольку они сопротивляются заповедям и гибнут один за другим, как Домицианы после Неронов».
Стаббс и его издатель были заключены в тюрьму по приказу королевы и оба приговорены к отсечению правой руки. На рыночной площади в Вестминстере собрались толпы, чтобы посмотреть, как это будет сделано, и народ шептался против королевы.
Это огорчило Елизавету; но она под влиянием страстной эмоции послала за герцогом и теперь не осмеливалась рисковать и задеть французов, позволив наносить оскорбления их королевской семье, пока герцог находится у нее в гостях.
Филипп Сидни – красивый, одаренный и обаятельный и к тому же племянник Роберта – был одним из юных любимцев королевы. Он написал ей письмо, которое по манере было более оскорбительным для французского принца, чем даже памфлет Стаббса.
«Какое душевное огорчение, – писал он, – если не отвращение поселится в сердцах ваших подданных, когда они увидят, что вы избрали своим мужем француза и паписта, о котором даже самые простые люди знают: он сын Иезавели нашего века, его брат устроил жертвоприношение из свадьбы собственной сестры, чтобы было легче истребить множество наших братьев по религии…»
