Джейн Фэйзер - Коршун и горлица (Орел и голубка)
— Где же они ее держат? — спросил он Юсуфа, который стоял, не двигаясь, пока его господин обдумывал сложившуюся ситуацию.
— В дворцовой тюрьме, — спокойно ответил Юсуф. — Насколько я понимаю, религиозная и светская власть делят между собой это помещение.
Перед глазами Абула пронеслись страшные картины. Он постарался отогнать их. Ему стоило больших усилий, чтобы добиться этого. Однако сегодня он для нее ничего не мог сделать, хотя и был рядом. Он мог только попытаться сквозь разъединяющую их темноту послать ей частичку своей души, чтобы придать сил, необходимых для борьбы со страданиями, как сделал это уже раньше, когда вернул ее к жизни, вырвав из когтей смерти.
Она, несомненно, страдает. В этом месте невозможно не страдать. Испытывает ли она такие же невыносимые муки, как и тогда? Из груди его вырвался стон, исполненный такой невыразимой муки, что Юсуф задрожал от чувства вины и поспешил выскользнуть из комнаты.
Сарита закачалась, жмуря глаза от света факела. Они произносили все те же слова, все те же фразы, не давая ей прислониться спиной к стене. Когда же колени у нее подгибались, и она сползала на холодный пол, ее снова тащили наверх и при этом орали, чтобы она стояла у стены, держа носки на линии, которая была начерчена на полу.
Утро было по‑весеннему свежим. Воздух наполняло голубиное курлыканье — их вокруг было много, — они гнездились среди дворцовых башен. Абул оделся в черную, расшитую золотом одежду — именно такого платья требовал придворный церемониал. Накануне вечером он обратился с просьбой к их величествам даровать ему частную аудиенцию, и теперь старался сосредоточиться и обрести покой. Он позавтракал и вышел в город, сопровождаемый людьми из своей свиты якобы для того, чтобы понаблюдать за торговлей и поговорить с продавцами кожи, шелка, атласа, венецианского стекла и тонкого восточного фарфора. Он не должен был предстать перед их величествами человеком, нервно ожидающим, пока его позовут, и потому провел около часа в темной мастерской торговца, продающего раскрашенные рукописи, которые калиф Гранады вполне мог купить, для того чтобы украсить библиотеку Альгамбры. Он рассмотрел рукописи, велел людям своей свиты поторговаться и купить те вещи, которые его интересовали и, немного погодя, спокойным шагом возвратился во дворец с видом человека, находившегося в полнейшей гармонии с самим собой.
Его возвращения дожидался лакей в ливрее. Он сообщил ему, что их величества с удовольствием примут его в Большом зале.
Фердинанд и Изабелла церемонно приветствовали своего гостя. Их советники находились здесь же, Абул же вошел один. Он сразу же перешел к делу — его отречение в обмен на женщину, которую инквизиция держит в дворцовой тюрьме.
— Вы говорите без обиняков, мой господин калиф, — сказал Фердинанд.
— Я не вижу в них смысла, Ваше Величество, — в его позе или на его лице не отразилось ни намека на то, что сейчас творилось в его душе. Он спокойно уселся в резное кресло, положив руки на его подлокотники.
— Женщина — еретичка, она предала свою веру, — сказала Изабелла, — Мы очень тревожимся о ее бессмертной душе, мой господин калиф. В обязанности всех христиан входит забота о душах их братьев и сестер.
— Я уважаю ваши намерения, Ваше величество. Даже будучи человеком, принадлежащим к другой вере, я не могу не воздать вам должное.
Однако за эту душу я хотел бы поторговаться с вами, — и он позволил себе слегка улыбнуться, как если бы вопрос, обсуждаемый ими, был не столь уж важен.
— Если мы освободим женщину, то какие у нас будут гарантии, что вы откажетесь от престола в пользу своего сына? — спросил Фердинанд.
На свой вопрос он не получил ответа, а только лишь пристальный взгляд господина Абула.
— Мы рассмотрим ваше предложение, мой господин калиф, но вы должны понимать, что там, где дело касается спасения души, мирские дела не имеют значения. Мы должны выполнять свои обязанности. Заблудшую душу необходимо вернуть к свету. Мы за это в ответе перед Богом.
— Так же, как и я перед моим, госпожа, — тихо сказал Абул, тоже вставая. — Эта женщина принадлежит мне. — Ну что ж, морковку он им сунул, а теперь займется тем, что помашет ее хвостиком.
— Я уеду отсюда с женщиной, а мои солдаты и свита направятся к Мокарабам, где провозгласят моего сына калифом. Или же вам достанется женщина и ее бессмертная душа, а я приведу в Гранаду войска, которые сейчас находятся в Марокко, и вместе с ними мы уничтожим и Мокарабов, и Абенцаррати, и испанцам не удастся выгнать мавров из Гранады во время вашего царствования.
Голос его был спокойным и холодным, а глаза черными и пронзительными, как у орла.
Фердинанд поднялся, давая тем самым понять своим придворным, что им следует удалиться.
— Мы рассмотрим ваше предложение, мой господин калиф.
— Женщина принадлежит мне, — снова повторил Абул, после чего поклонился и вышел из комнаты.
— Похоже, Мокарабы были не так уж не правы в своих оценках, — тихо сказала Изабелла после ухода Абула. — Не хотела бы я играть против такого человека.
— Да, — сказал Фердинанд — одна душа за королевство.
— Мы выгоним мавров после восьмисотлетнего владычества, — пробормотала Изабелла. — И если мы одержим такую победу — это действительно увековечит нас в памяти наших потомков.
— Но Мули Абул Хассан предложил нам эту победу. Мальчик и его мать не смогут управлять королевством, раздираемом внутренними противоречиями. Мужчина мог бы это сделать, если бы захотел…
— Еще чуть‑чуть и оно будет нашим. И даже без кровопролития.
— Они уже работают над женщиной?
— Да, но я попросил Фра Тимотео, чтобы они не очень пока усердствовали, — сказала Изабелла.
— Истинного раскаяния невозможно добиться так быстро. — И она набожно поджала губы.
— И то правда, — согласился Фердинанд. — Возможно, следует сказать им, чтобы они проявили еще больше осторожности пока мы не соберем Совет и не примем решения.
О, если б они только позволили ей лечь на холодный пол и заснуть. Она умоляла их, но стенания ее оставляли их безразличными — для них она была абсолютно чужой. Горло у нее пересохло, так что она все равно не смогла бы им ответить, даже если б знала, что говорить. Они хотели, чтобы она призналась в том, что перешла в религию не правоверного, а она знала, что не должна этого делать. Тогда они сказали ей, что она сможет уснуть только после того, как признается в своем грехе. Она было открыла рот, но увидела в их глазах волчий блеск, блеск в предвкушении триумфа, и отрицательно покачала головой. Ей ужасно хотелось пить… ужасно. Голод приходил и уходил снова, но жажда мучила ее беспрестанно.
