Эльза Вернер - Мираж
Неужели нет выхода? Может быть, развод? Вздор! Рейнгард скорее умрет, чем примет счастье из рук друга, зная, что это разобьет его сердце, а Эльза крепко держится своей католической религии; в ее глазах брак — таинство и не может быть расторгнут приговором светского суда; его может расторгнуть только смерть.
Взгляд Лотаря опустился на темную, волнующуюся водную поверхность, потом поднялся к звездам, ясно, мирно мерцавшим на небе, и он вполголоса повторил свою последнюю мысль:
— Смерть! Что ж, подумаем!
34
Кронсберг приобрел уже осенний вид, хотя кончался только сентябрь. Дома и виллы курорта были заперты; исключение составляла только вилла леди Марвуд, еще не уехавшей. Листва в садах осыпалась.
И старая липа перед воротами Бурггейма стояла в осеннем уборе; она вся горела золотом в ярких лучах полуденного солнца. Прислонившись к стволу, опять стоял человек, который приветствовал ее в ту лунную ночь как старого друга своего детства. Тогда он вернулся после многих лет отсутствия, сегодня же пришел проститься с родиной навсегда.
Эрвальд уезжал завтра и шел теперь в Бурггейм сказать последнее «прости». Он медленно окинул взглядом долину и горы, и его взор снова остановился на Бурггейме. Он знал, что никогда больше не увидит этого старого дома, его поросших мхом ступеней, темных елей и больших синих глаз, блеснувших ему навстречу в ту лунную весеннюю ночь.
Грудь этого сильного человека разрывалась от отчаянного горя, но он подавил его, по крайней мере, на минуту…Он долго терпел, теперь надо было вынести всего лишь прощание, а при этом должен был присутствовать Лотарь, слава Богу, поневоле надо было держать себя в руках.
Рейнгард отворил ворота и вошел. Он застал Зоннека в его кабинете с Бертрамом; последний как обычно весело крикнул навстречу входящему Эрвальду:
— А, легки на помине, Эрвальд! Мы только что говорили о вас, и я рассказывал, как весь мой дом облачился во вретище[9] и посыпал голову пеплом в знак траура, потому что вы завтра уезжаете. Мои мальчики не могут представить себе, как они будут обходиться без африканского дяди и своего товарища по играм, Ахмета, и, кажется, весьма не прочь сбежать в Африку. Мне придется смотреть за ними в оба.
— Да, они поведали мне кое-какие планы относительно этого, — со слабой улыбкой ответил Эрвальд, пожимая другу руку, — но я посоветовал им пока отложить их исполнение. Я от леди Марвуд; ходил проститься с ней. Перси был еще в постели, но имеет уже совсем бодрый вид; мать настояла, чтобы я взглянул на него еще раз и дал ему поцеловать себя на прощанье.
— Что же, у него есть основание быть благодарным своему спасителю. Впрочем, маленький лорд вел себя молодцом; вынести такой ужас да еще холод в мокрой одежде — не шутка, а он отделался только простудой. В первые дни я порядком боялся за ребенка, да и за мать тоже, потому что для нее это значило быть или не быть. Я никогда не забуду крика счастья, с которым она упала на колени перед постелькой сына, когда я сказал ей, что опас- ность миновала. Мальчуган уже смекнул, в чем дело, и тиранит ее довольно основательно; стоит ей отойти на минутку, как он уже зовет свою маму и диктаторским тоном требует, чтобы она сидела с ним. Но она на седьмом небе от его деспотизма.
— Да, она довольно скоро завоевала сердце своего Перси, — вмешался Зоннек. — Ребенок чувствует материнскую любовь, особенно когда болен, и мать день и ночь не отходит от него. От отца Перси едва ли видел ласку; холодная натура Марвуда не допускала проявления теплых чувств. Так ты уже простился с Зинаидой, Рейнгард? Ты не увидишься с ней в Каире?
— Нет, ты знаешь, я не буду надолго останавливаться на берегу и сейчас же двинусь внутрь материка, а Зинаида намерена, как я сейчас узнал, провести осень в Италии.
— Ради мальчика, — подтвердил Бертрам. — Перси — слабый ребенок и только что выздоровел; нельзя прямо из сурового горного климата перевозить его в Египет, где еще так жарко, поэтому я посоветовал остановиться для постепенного перехода в Италии. Дней через восемь-десять, я надеюсь, маленький лорд будет в состоянии ехать. Однако перейдем к вам, господин Зоннек. Вы мне вовсе не нравитесь с тех пор, как вернулись. Боюсь, что вы надорвали свои силы во время спасения утопающих и теперь расплачиваетесь.
— Я чувствую себя прекрасно, уверяю вас, — возразил Зоннек, хотя его внешность противоречила его уверениям; он был бледен и имел болезненный вид; он опять сгорбился и выглядел усталым, что совсем было исчезло со времени его женитьбы.
— Да, ты переутомился, — сказал Эрвальд, озабоченно глядя на лицо друга. — Мне не следовало допускать, чтобы ты ехал со мной, но в минуту опасности всегда думаешь только о том, что всего ближе. В дальнейшем ты должен больше беречься, Лотарь, такие похождения не по тебе. Хорошо, что в Германии они могут потребоваться только в виде исключения.
— И я категорически запрещаю их повторение, — заметил доктор. — Пробиться к тонущей лодке, наверно, стоило гигантского труда. Ваш подвиг наделал шума, газеты разнесли весть во все концы. Все восхищаются нашими двумя африканскими героями, оказавшимися в придачу ко всему прочему еще и отважными пловцами.
— Да, шума наделали немало, — сказал Рейнгард, пожимая плечами, — хотя, в сущности, тут не было ничего особенного, наш брат должен быть на все руки.
— Для вас, конечно, тут не было ничего особенного, — засмеялся Бертрам. — Вы, наверно, проделали уже с дюжину таких подвигов и проделаете еще дюжину, когда попадете опять в свои пустыни и девственные леса. Кстати, кажется, и господин Зоннек вспомнил сегодня Африку; вообще, у него нет привычки держать смертоносное оружие между мирными бумагами.
Он шутливо указал на письменный стол, на котором блестело дуло превосходного пистолета, очевидно, старинной работы; он лежал на рукописи начатого Зоннеком сочинения на виду, так что каждому бросался в глаза.
— Это подарок Рейнгарду на прощанье, — спокойно объявил Зоннек. — Я купил этот пистолет в Каире несколько лет тому назад. Прекрасная арабская работа, не правда ли?
— Удивительная! — сказал доктор, любуясь рукояткой с художественно исполненной чеканкой. — В таких вещах восточные мастера — искусники.
— Это, действительно, чудесный подарок. Благодарю тебя, Лотарь, — сказал Эрвальд, протягивая руку к пистолету, но Лотарь, показывавший его доктору, не дал его.
— Я еще посмотрю его и почищу, — заметил он. — Пистолет несколько лет не был в употреблении. Я принесу его тебе вечером.
— Смотрите, с таким старинным оружием надо быть поосторожнее, — предостерег его Бертрам. — Надеюсь, он не заряжен?
