Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 1
Марк Аррий Юлиан, Военный Правитель Верхней Германии, с беспокойством оторвал взгляд от вороха полевых карт и тревожно уставился в окно, за которым быстро спускалась ночь. Из окна кабинета его резиденции, расположенной в крепости Могонтиак, открывалась широкая панорама части римского военного лагеря и простирающейся за стенами крепости местности.
Ветерок доносил сюда запах горящих смолистых сосновых поленьев. Яркая луна сегодня, накануне Полнолуния, была странным образом подвижной и внушала чувство тревоги — ее пристальный взгляд, казалось, следил за малейшим движением Правителя с неослабным вниманием готового к прыжку хищника. Здесь в северных просторах луна была совсем другой, чем на родине Юлиана — не спокойной самодовольной красавицей, а Фурией, пожирательницей человеческих душ; цвет ее был не серебристым, как дома, а мертвенно-белым; одетая в саван ночных облаков, она как будто скликала духов из ночных глубин и мрачных лесов и заставляла волков заводить свой душераздирающий вой. Чтобы обрести душевное равновесие, Правитель перевел взгляд на правильные ряды солдатских казарм, на длинную колоннаду лагерного госпиталя и простирающуюся за ним плац-парадную площадку. Эта крепость была маленьким надежным островком, полным разумности и света, в диком бушующем море варварского безумия и мрака. За крепостным валом могучий Рейн лениво катил свои медленные волны. В неясном свете луны он казался темно-синим и был необычайно широк. По его водам днем и ночью двигались длинные баржи, груженые зерном, лошадьми и съестными припасами для многочисленных римских фортов и крепостей, расположенных по берегам реки. Наконец, Правитель бросил полный презрения взгляд на конную статую Нерона, вделанную в арку каменных ворот крепости.
«Вот источник всех моих досадных трудностей!» — подумал Юлиан. — Из-за непристойных зрелищ, истощивших вконец государственную казну, не осталось денег для организации надежной защиты границы. И теперь я волей-неволей должен зависеть от прихотей и капризов таких мерзавцев, как этот Видо, поскольку вынужден латать прорехи в северной линии обороны, обеспечивая контроль над прилегающими к границе территориями. — Вот к чему приводят безумия нашего времени!»
Слуга-египтянин доложил о прибытии Юния Секунда, старшего Трибуна[11].
— Боюсь, мой господин, что я принес тебе дурные вести, — начал Секунд после короткого вежливого приветствия. Юлиан считал Секунда типичным представителем римской аристократии, связанной с сенатом: все эти бравые молодые люди умели весело и живо докладывать самые неприятные вещи с таким отстраненным надменным видом, будто суть сообщения их самих совершенно не касалась — ну, если только вызывала легкое снисходительное любопытство.
— Из военного лагеря пришла очередная петиция…
— Проклятье! Что на этот раз хочет ненасытный Видо?
— Пятьдесят арабских лучников.
— Какой абсурд! Они же ему совершенно не нужны! И, главное, он просит половину того, что мы сами имеем здесь в крепости!
— И просит он их вовсе не для сражения, а для охраны лагеря. Похоже, его люди испытывают суеверный ужас по отношению к этой девице — дочери Бальдемара. Они считают, что она по желанию может принимать образы ворона, лани или других животных, проникать в лагерь, и насылать на воинов злые колдовские чары. Поэтому Видо хочет, чтобы лучники перестреляли всю живность, которая обитает вблизи стен его укрепления.
— Он что, нас за идиотов принимает? Я и так уже довольно потакал его прихотям. Если лучники погибнут, Рим нам больше не пришлет ни одного. Видо следует хорошо усвоить себе, что он со всеми своими причудами, вспышками гнева и фокусами рискует надоесть мне до последней степени, в конце концов, я сочту сотрудничество с ним совершенно бесполезным!
— Но на этот раз он клянется спровоцировать Бальдемара на штурм крепости сразу же, как только прибудут лучники.
— Правда? Ну, хорошо. Дадим ему этих лучников. Но предупреди его, что я ожидаю их возвращения в полном составе, живыми и невредимыми. А ты ему сказал, что если он не вступит в сражение с Бальдемаром в ближайшие три дня, я прикажу моим лучникам убить его самого?
— Сказал. И он тут же пожелал узнать, что ему делать с Бальдемаром, когда тот будет захвачен в плен?
Юлиан беспокойно задвигал деревянную фишку на карте, которая обозначала дозорную башню, переместив ее на одну милю севернее, а потом задумчиво вернул назад. В его глазах читалось выражение нерешительности.
— Он не должен причинять ему никакого вреда. И пусть под надежной охраной пришлет его ко мне! — ответил, наконец, Правитель. — И эту девицу тоже. Если она останется среди своих соплеменников, они рано или поздно вновь сплотятся вокруг нее, как прежде вокруг Бальдемара. Это не вызывает сомнения. И потом, она там для нас совершенно бесполезна, поскольку не может выйти замуж за одного из сыновей Видо. Я много думал над этим, Секунд, и мои выводы неутешительны, а решение огорчает меня, и все же: хоть Бальдемар и благородный, достойный во всех отношениях противник, но мы должны искоренить подобных «бальдемаров». Борьба с ним слишком дорого обходится нам. Он вместе со своей дочерью должен быть казнен Римом для устрашения местных племен и утверждения нашей власти на этих землях. Публичная казнь могла бы произвести нужный эффект. Мы бы позаботились о том, чтобы на ней присутствовали старейшины хаттов. Как ты полагаешь, не слишком ли это… жестоко?
— Прости, но подобный вопрос мог задать только ты — человек, знаменитый своим милосердием! Ведь мы имеем дело с человекоподобными существами, едва способными к членораздельной осмысленной речи! Ни один воинский командир в прирейнских областях не позволит себе снисходительно обращаться с этим варварским отродьем.
Но Правитель почти не слушал слова Трибуна; в этот момент в его памяти всплыли полные упрека глаза юного Марка, сына Юлиана.
«Ты, конечно, назовешь подобную казнь подлой и гнусной, — подумал Юлиан. — Ты бы, конечно, посчитал Бальдемара и его сторонников людьми благородными, представителями дикого, но никак не враждебного племени, я знаю заранее все, что ты скажешь! Но ты должен убить в себе Эндимиона, Марк, и подавить свою великодушную дружескую приязнь ко всему, что находится внизу, у подножия власти, если хочешь пользоваться почетом и властвовать над людьми!»
— А что тот пленник, которого сегодня доставили в крепость? — спросил Юлиан. — Ты узнал что-нибудь полезное от него?
— Это тоже одна из дурных вестей, которые я принес тебе. Негодяй умер по вине допрашивавших его с усердием идиотов, они слишком рьяно взяли его в оборот. Этот человек был по всей видимости одним из гонцов Бальдемара. Но все, что мы узнали от него, заключается в следующем: старая лиса не проявляет никаких признаков того, что собирается штурмовать лагерь Видо.
