Жозе Сарамаго - Воспоминания о монастыре
Они могли бы проговорить до конца дня, но дон Жуан V, который вообще-то не терпит, чтобы ему прекословили, погрузился в меланхолию, узрев в своем воображении похоронные процессии, провожающие в последний путь его потомков, сына, внука, правнука, праправнука, и ни одному из них не удалось дождаться завершения работ, тогда и начинать не имеет смысла. Жуан-Фредерико Людовисе прячет удовлетворение, он уже смекнул, что не будет в Лиссабоне храма Святого Петра, а ему хватит и такой работы, как главная часовня собора в Эворе и строительство Сан-Висенте-ди-Фора, это сооружения по мерке Португалии, каковы бароны, таковы хоромы. Молчание, король ни слова, зодчий ни звука, таким манером и развеиваются в воздухе грандиозные замыслы, и мы никогда не узнали бы о том, что в один прекрасный день дону Жуану V захотелось построить римский собор Святого Петра в парке Эдуарда VII,[96] если бы не проболтался Людовисе, он рассказал обо всем сыну, а тот по секрету сообщил своей подружке-монашенке, она сказала исповеднику, исповедник сказал главе своего ордена, тот сказал патриарху, патриарх же вопросил самого короля, каковой ответствовал, что всякий, кто вновь заговорит о сем предмете, попадет в немилость, и, разумеется, всяк придержал язык, а если ныне выплыл сей замысел на свет, то потому, что истина всегда проложит дорогу в истории, нужно только дать ей срок, и в один прекрасный день она объявится и возвестит, Вот и я, она является нагая и выходит из колодца, как музыка Доменико Скарлатти, который все еще живет в Лиссабоне.
Но тут король хлопает себя по лбу, чело его сияет, нимб ниспосланного свыше вдохновения засветился над головою, А что, если расширить монастырь в Мафре, пусть будет там двести монахов, а где двести, там и пятьсот, а где пятьсот, там и тысяча, по моему суждению, это будет не менее великое деяние, чем возведение базилики, раз уж базилике не быть. Зодчий остудил его пыл, Тысяча монахов, пятьсот монахов, это многовато, ваше величество, нам пришлось бы строить церковь такой же величины, как римский собор, чтобы все поместились. Так сколько же, Ну, скажем, триста, и то для такого количества окажется маловата базилика, возводящаяся ныне по моему проекту, весьма медлительно, да будет мне позволено заметить, Пусть будет их триста, и довольно спорить, такова моя воля, Она будет исполнена, стоит лишь вашему величеству отдать соответствующие распоряжения.
Каковые и были отданы. Но прежде того король призвал к себе отца-провинциала, возглавлявшего аррабидское отделение ордена францисканцев, главного казначея королевства и, опять же, зодчего. Людовисе принес чертежи, расстелил на столе, стал объяснять изображенное, Вот здесь находится церковь, эти галереи и башни к северу и к югу, они и есть королевский дворец, позади помещаются монастырские службы, так вот, дабы исполнить повеленье вашего величества, нам надобно построить позади оных еще здания, а тут как раз гора из твердого камня, подорвать и снять ее дело весьма нелегкое, нам и так стоило великих трудов убрать ее отрог, чтобы выровнять почву. Услышав, что король желает расширить монастырь, дабы смог он принять столь великое множество монахов, не восемьдесят, а триста, отец-провинциал, каковой еще ничего не ведал, вы только представьте себе, повалился на колени, словно на театре, облобызал многократно длани его величества, а затем объявил, задыхаясь от волнения, Государь, не сомневайтесь, что в сей же самый миг Господь повелевает приготовить новые и наипышнейшие покои у себя в раю в награду тому, кто на земле возвеличивает его и восхваляет творением из камня, не сомневайтесь, что за каждый новый кирпич, который кладется, дабы воздвигся монастырь в Мафре, за государя будет прочитана молитва, не ради спасения души вашей, ибо оному наивернейшею порукою деянья ваши, но ради умножения цветов в венке, в коем предстанет ваше величество перед Всевышним, и содей, Господи, чтобы свершилось сие через много-много лет, дабы не знало убыли блаженство ваших подданных и длилась вечно признательность церкви и ордена, каковой я представляю. Дон Жуан V встал с кресла, облобызал длань отца-провинциала, унизив тем власть земную пред властью небесной, и, когда вновь уселся он в кресло, ореол вновь воссиял у него над головою, если сей король не будет соблюдать осторожность, он кончит дни свои в святости. Казначей утирает глаза, увлажненные слезами восторга, Людовисе не сдвигает кончик указательного пальца правой руки с того места на чертеже, где изображена эта самая гора, каковую столь непросто будет убрать, отец-провинциал возводит очи к потолку, в сем случае призванному обозначить эмпиреи, а король переводит взор с одного на другого, с другого на третьего, великий, благочестивый, христианнейший, как и положено, все это читается на лице его, исполненном великодушия, не каждый день дается повеление увеличить монастырь с тем, чтобы братии было не восемьдесят человек, а триста, и благо и зло, все явит чело, говорится в народе, на сей раз чело явило уж такое благо, дальше некуда.
Ретировался, отвешивая низкие поклоны, Жуан-Фредерико Людовисе, ему нужно переделывать чертежи, отец-провинциал удалился к себе в резиденцию, ему нужно распорядиться о благодарственных молебнах и разблаговестить новый указ, остался только король, он ведь у себя дома, вот сидит, ждет казначея, ушедшего за приходно-расходными книгами, и, когда вернулся тот и возложил на стол тяжеленные фолианты, вопрошает король, А ну-ка, скажи, как там у нас дебет и наличность. Казначей обхватывает рукою подбородок с таким видом, словно собирается погрузиться в размышления, открывает одну из книг, словно собирается сослаться на параграф, каковой решит дело, но отменяет и то и другое, довольствуясь тем, что говорит королю, Знайте, ваше величество, что касается наличности, то наличествует у нас все меньше, а что касается дебета, сиречь задолженности, долгов у нас становится все больше, Ты в прошлом месяце говорил мне то же самое, И в следующем скажу, и в будущем году, ибо если и дальше так пойдет, то мы, ваше величество, скоро будем скрести дно сундуков, Наши сундуки далеко отсюда, один в Бразилии, другой в Индии, когда выскребем все дочиста, узнаем об этом с таким запозданием, что сможем сказать, были мы бедны, оказывается, и сами того не ведали, Да простит мне ваше величество дерзкие речи, но я бы решился сказать, что мы уже сейчас бедны и об этом ведаем, Но ведь, благодарение Господу, в деньгах недостатка нет, Так-то оно так, но мой казначейский опыт вседневно напоминает мне, что самый худший из бедняков это тот, у которого в деньгах недостатка нет, это и происходит с Португалией, она что дырявый мешок, деньги сыплются ей в рот и высыпаются из заднего прохода, да простит меня ваше величество, Ха-ха-ха, расхохотался король, ты хочешь сказать, что дерьмо это деньги, Нет, ваше величество, деньги это дерьмо, кому и знать, как не мне, я ведь на корточках сижу, как и подобает тому, кто считает чужие деньги. Диалог сей чистое измышление, вольное обращение с историей, клевета, к тому же он глубоко безнравствен, не щадит ни алтаря, ни трона, король и казнохранитель изъясняются, словно погонщики мулов в таверне, не хватает только, чтобы вокруг сновали разгоряченные трактирные служанки, было бы очернительство худшего толка, однако же то, что было прочитано, всего лишь современный перевод всегдашних португальских истин, и засим молвил король, С нынешнего дня удваиваю тебе жалованье, дабы тебе легче было тужиться, Целую руки вашего величества, отвечал казначей.
