Энн Жирар - Мадам Пикассо
Бревно в очаге с треском распалось пополам, и яркий каскад искр осветил комнату.
– У каждого из нас за плечами остались голодные годы, – продолжал он. – Такие вещи объединяют людей.
– Это я могу понять. Но Пикассо все-таки порвал с ней, и все началось еще до знакомства со мной.
– Ах, но отношения между любовниками – это совершенно особенная вещь. Если вы сошлетесь на меня, то я буду отрицать, что рассказал об этом, но наша дорогая Фернанда изменяла Пабло, и не один раз, о котором вы знаете, а вполне регулярно. Она слишком часто пыталась манипулировать его чувствами к ней. Тот факт, что последний раз она изменила ему с художником, для Пикассо был высшей формой предательства.
– Макс?
– Гм-мм?
– Спасибо, что рассказали об этом.
– К своему ужасу, должен признаться, что в конце концов привязался к вам. Вероятно, уединение, постоянные дожди и сельская атмосфера ослабили мою обычную сдержанность.
– Возможно, – ответила Ева и едва заметно улыбнулась. Она снова посмотрела на раскрытую книгу. – Наверное, так оно и есть.
В следующие дни Ева и Макс часами беседовали о живописи и поэзии, а также о вере. Ева спросила о его интересе к хиромантии и картам Таро; хотя она сомневалась в таких предсказаниях, ей было любопытно. Она также обнаружила, что Макс действительно нравится ей, хотя и раньше подозревала это.
– Если мы будем венчаться, вы придете? – спросила она. Хотя Макс был евреем, он уже признался ей, что не видит пользы в религиозных организациях.
– Нас всех поразит молния, если я это сделаю, – отшутился он.
– Мы с Пабло готовы рискнуть.
– Он говорил, что вы смелая девушка, но теперь я сам начинаю в этом убеждаться.
– Я рада. Мы не хотели бы венчаться без всех наших друзей и членов семьи.
Он немного помедлил.
– Вы хотите, чтобы я пришел, даже несмотря на мою преданность Фернанде?
– О, я всерьез намерена украсть частицу этой преданности, – проворковала Ева.
Оба рассмеялись.
– Что же, я подумаю об этом.
Внезапно она согнулась пополам в сильнейшем приступе кашля. Когда вода не помогла, Макс был вынужден поднять ее и отнести в постель. Ева была бледной и очень слабой. Казалось, с каждым днем ее состояние становится все хуже. Макс сказал, что он опасается пневмонии.
– Мы должны написать Пикассо и спросить, что нам делать, – настаивал он на следующий день. Он сидел возле широкой стариной кровати из красного дерева, такой мягкой, что казалось, будто Ева тонет в ней. Сейчас он собирался положить ей на лоб новый холодный компресс.
– Нет! – воскликнула она.
– Но такой кашель – очень дурной знак.
Заботливость Макса вдруг показалась ей подозрительной.
– Я же сказала – нет!
– Тогда разрешите мне вызвать врача.
– Вы слишком переживаете из-за пустяков, Макс. Это всего лишь кашель.
– Пикассо оторвет мне голову, если узнает, что я не помог вам.
Загрохотал гром, и свет в доме замигал.
– Вы переписывались с Фернандой с тех пор, как приехали сюда. Я видела письма в почтовом ящике. Как она поживает? – спросила Ева, прервав неловкое молчание и решив сменить тему.
Макс критически посмотрел на нее, перед тем как ответить.
– Не слишком хорошо. Но Аполлинер нашел ей работу, и теперь она читает стихи в «Шустром кролике».
Ева знала эту скромную таверну на Монмартре. Было трудно представить, как сильно изменились обстоятельства – и для Фернанды, и для Аполлинера. Ева прижала к щекам холодную ткань. Еще ей хотелось спросить о поэте и узнать, что стало с человеком, перед которым она некогда преклонялась и который переживал трудные времена после скандала с кражей «Моны Лизы».
– Я думала, Фернанда работает в модном доме Пуаре.
– Сначала так оно и было, но что-то там не сложилось. Она слишком гордая женщина.
Ева протянула Максу компресс. Макс прополоскал его в холодной воде и снова положил ей на лоб. Он стал удивительно терпелив и внимателен к ней.
– У вас доброе сердце, Макс. Фернанде повезло, что у нее такой друг.
– Вообще-то в последние дни мне пришлось сделать выбор.
Дождь сплошной пеленой висел за окнами. Они уже так давно находились в этом доме одни, что откровения давались легко.
– Я не могу быть предан вам обеим и сохранять дружбу с Пикассо. Поэтому, в отличие от других, я выбрал вас.
– О Господи. Я никогда не стала бы просить об этом… по крайней мере, не так скоро. Мне казалось, что должно пройти много времени.
– Меня никто не просил. Просто, когда речь идет о Пикассо, нужно выбирать что-то одно. Я должен быть абсолютно верен либо вам, либо ей. Он в этом отношении требовательный человек, но я люблю его, несмотря ни на что. Полагаю, теперь я знаю, почему он предложил мне составить вам компанию.
– Не рассказывайте ему, что я была больна, Макс. Вы знаете, как его пугают болезни. Мне уже лучше.
– Нет, вам не стало лучше. Но я уважаю человека, который может надеть костюм в «Мулен Руж» и сделать то, что сделали вы, поэтому я исполню ваше желание. Если Пикассо сам не узнает. Но, когда вернется, я ничего ему не скажу.
– Спасибо.
– Имейте в виду, я считаю это ошибкой. Но я сам наделал в жизни столько ошибок, что не могу вас винить. – Его смех заполнил неловкую паузу и отголосками раскатился по старому дому. – Вы же знаете, что Пикассо все равно будет любить вас, даже если вы заболеете.
– Я еще не готова так рисковать, – призналась Ева, когда очередной удар грома сотряс оконные стекла.
Дон Хосе умер в мае. Он был мощной силой в жизни своего единственного сына, и Пикассо ощущал тяжкий груз невысказанных слов и неспособность это исправить. Несколько дней он молчал и в конце концов решил один отправиться в Барселону. Ему хотелось взять Еву с собой, но в Испании считалось неподобающим приводить на похороны женщину, не связанную узами родства с покойным. А Ева, несмотря на желание быть рядом с ним, с облегчением поняла, что получила еще одну небольшую отсрочку, чтобы поправить здоровье.
На время своего отсутствия Пикассо послал за Хуаном Грисом и попросил его присоединиться к Максу и Еве в Сере. Друзья поддержат ее в это непростое время, писал он из Испании, и скоро они наконец воссоединятся. Ева не сомневалась, что Макс сдержит свое слово. Она должна была кому-то доверять. Пока Гертруда и Алиса находились на отдыхе в Италии, Макс Жакоб был единственным надежным кандидатом. Дружба Пикассо с Гертрудой была слишком прочной и долговечной, чтобы Ева могла поделиться с ней своими опасениями, даже если бы захотела этого. Когда она писала Алисе, то старалась поддерживать легкомысленный тон.
Дожди прекратились в начале июня, но на горизонте остались два темных облака: в Испании траур по усопшему соблюдали в течение года, и в это время нельзя было играть свадьбу… Крошечная опухоль в груди Евы на ощупь казалась больше, чем раньше.
