Елена Арсеньева - Несбывшаяся весна
– Коля, есть очень простой рецепт от твоих мучений, – сказала Ольга тихо. – Просто не приходи больше. Не будешь видеть меня – и легче станет. С глаз долой – из сердца вон.
– Я пытался, ты же знаешь! – выкрикнул Николай. – Я почти год не появлялся, но не смог тебя забыть. Я не могу без тебя…
– Попытайся еще год не появляться, может, получится, – резко перебила Ольга и попыталась обойти Монахина, но он расставил руки и загородил подворотню.
– Ну а если я погибну? – спросил тоскливо. – Ты будешь обо мне горевать?
Ольга молчала, водя носком ботиночка по слюдяному кружеву, оторочившему сугроб, наметенный у стены.
– Колька, я только сейчас поняла, какой дрянью ты меня считаешь, – пробормотала она вдруг. – Это ужасно, все, что ты обо мне думаешь. Не смей думать, будто я желаю тебе смерти! Не смей думать, будто я не хочу быть с тобой из-за того случая, из-за того кошмара на Лензаводе! Там был один миг… один страшный миг, а потом… Знаешь, сколько всего я повидала с тех пор? Сколько смертей? Сколько пережила? Сколько раз умирала от ужаса, думая, что вот сейчас для меня все закончится? Что я усну страшным сном – и не проснусь никогда, никогда, и этот кошмар – смерть – останется со мной навсегда? Я никому не желаю гибели, я всем желаю только жизни! Не смей думать, будто я тебя осуждаю за то, что ты хочешь жить, а умирать не хочешь! Слышишь? Не смей! Я хочу, чтобы ты жил, хочу, чтобы ты был счастлив!
Она так разволновалась, что даже стукнула Николая кулаком по груди. Она просто забыла, что трогать его нельзя, что ее прикосновения мигом лишают его разума. В ту же минуту она была схвачена в такие крепкие объятия, что шевельнуться не могла, стиснутая, прижатая к его колючей шинели.
Портфель вылетел из ее рук и упал.
– Я не могу быть счастлив без тебя, – бормотал Николай. – Ты хочешь, чтобы я был счастлив, но мне для этого нужна ты, только ты!
У Ольги перехватило дыхание от ярости. И ярость придала ей силы.
Она извернулась, высвободила руки, уперлась ими в грудь Николая и оттолкнула его, да так, что он с трудом удержался на ногах.
– Я нужна тебе? Но ты не нужен мне! – прошипела, отскакивая. – Я не желаю тебе смерти, я желаю тебе счастья, но – без меня! Все, что было между нами, прошло, давно прошло! Все кончилось тогда, в 38-м, когда я пошла в военкомат, а ты уехал в Одессу. Пойми, я не собираюсь тебе мстить за то, что ты уехал, не сказав, куда. Я злилась, да, правда, но теперь… теперь мне просто все равно, есть ты или нет, жив ты или мертв. Я понимаю, это звучит страшно, жестоко, страшно жестоко. Извини. Или не извиняй, как хочешь. Я должна была тебе это сказать. Теперь-то ты понимаешь, что не нужно тратить на меня свою жизнь?
Глаза Николая погасли, словно и правда уже помертвели. «Не надо было такого говорить, – подумала Ольга, – но слово, как известно, не воробей… И нужно же было наконец покончить с этим».
– Да, – холодно сказал Николай, – я понимаю. Все понимаю. Я не дурак. Когда женщина отвергает одного мужчину, значит, у нее есть кто-то другой.
– Какой другой, ты что? – воскликнула Ольга.
– Не старайся изображать возмущение, у тебя плохо получается, – криво усмехнулся Николай, поглубже надвигая на лоб фуражку, словно хотел под тенью козырька скрыть свое искаженное лицо. – Я знаю, кто он. Знаю! Тот раненый… как его, Петр, что ли… забыл фамилию… мне говорила твоя тетя. Один из тех, кого ты привезла летом. Один из тех, с вашего парохода, кто остался в живых. Он настоящий герой, да? Он что делал? Бросался с бутылкой-зажигалкой на танк? Или закрывал грудью пулеметный дзот? Или шел на фашистов с поднятыми руками, зажав в зубах чеку от гранаты? Нет, он ничего такого точно не делал, ведь он еще жив… Почему же ты любишь его – живого, а меня можешь любить только мертвого?!
– Коля, да при чем тут Петр? Я ведь только что говорила тебе!.. – закричала Ольга, чуть не зарыдав от бессилия объяснить, но было уже поздно: Николай резко повернулся и выскочил из подворотни. Эхо его торопливых шагов – и тишина.
– Боже мой… – пробормотала Ольга, снимая рукавички и доставая из кармана пальто платок. Хотелось плакать, но не плакать же в подворотне! Она прижала платок к глазам так, что стало больно. Это был старый проверенный способ: слезы ушли, как пришли, скрылись в той глубине, откуда совсем уж было нахлынули. – Боже мой… Это же надо… Это же надо такого наговорить… Это же надо так ничего, ничего не понимать! Петр, главное… Кошмар, честное слово.
Ну ладно. Во всем этом кошмаре есть одно хорошее: Николай убежал, а значит, она может теперь пойти домой. И Ольга, сунув платок в карман, уже повернулась, чтобы пройти дальше в подворотню, как вдруг сзади что-то шевельнулось, а потом ледяной голос проговорил:
– Постойте. Вы забыли свой портфель.
* * *Ольга отпрянула, подковки ее замечательных ботиночек скользнули, она чуть не упала. Конечно, упала бы, если бы из темноты стремительно не выдвинулась рука и не подхватила ее. Рука не просто вцепилась ей в локоть, но подтащила Ольгу поближе, так что худое, недоброе, со впалыми щеками и прищуренными черными глазами лицо придвинулось к ней, и твердые губы шевельнулись, повторяя:
– Вы забыли свой портфель.
Когда он сказал фразу в первый раз, голос его был безжизненно-холодным. А сейчас в нем звучало откровенное презрение.
Он держал Ольгу правой рукой, а портфель был в левой.
– Ой, – с растерянной улыбкой, словно деревенщина из какого-нибудь дурацкого фильма, вроде «Веселых ребят», сказала Ольга, – ой, это вы… товарищ Поляков…
И подумала, что не знает, как его зовут. Фамилию знает, а имя нет.
А зачем, интересно, ей знать имя этого страшного и чужого человека?!
Порыв ветра, который только что теребил ветви сирени, и яблонь, и вишен, и берез, и рябин и никак не мог успокоиться после своей волнующей игры, пролетал по бывшей Варварской улице и шаловливо заглянул в подворотню.
– Возьмите портфель, – сказал Поляков, однако Ольга не шевельнула рукой, чтобы его взять, а Поляков не шевельнул рукой, чтобы его подать. – Берите, ну!
Ольга спохватилась, начала шарить где-то внизу, наткнулась на грубый край рукава его шинели, потом на его худое запястье. Запястье было охвачено ремнем часов, а Ольга почему-то решила, будто нащупала ручку портфеля, и вцепилась в запястье, и потянула.
– Оставьте мои часы в покое, – сердито сказал Поляков.
Ольга отдернула руку, словно обожглась, даже вскрикнула.
Портфель так и остался у Полякова, но теперь ей было страшно его забирать. И вообще она немедленно забыла про свой несчастный старый портфель, в котором лежал ее халат, который она несла тете Любе для стирки. (Ольга теперь таскала халаты домой после каждого дежурства, потому что в госпитальной прачечной стирали отвратительно, а тетя Люба умудрялась даже подкрахмаливать их. Однажды Валька Евсеева сказала словно бы в никуда: «Какие неряхи наши санитарки!» С тех пор Ольга и носила халаты стирать тете Любе.) И еще в портфеле лежали, завернутые в чистое домашнее полотенце, полбуханки хлеба и банка тушенки – из госпитального пайка.
