Заморская отрава - Елена Арсеньева
Ее сноха Наталья окончила жизнь монахиней, с именем Нектария, во Флоровском женском монастыре в Киеве. Постриглась она по своей воле, после того как в 1739 году пережила жестокую погибель любимого мужа.
Князь Иван Алексеевич был казнен в версте от Новгорода, близ Скудельничьего кладбища. На эшафоте, где смешалась кровь обезглавленных Ивана Григорьевича, Сергея Григорьевича и Василия Лукича Долгоруких, вслед за ними четвертовали бывшего фаворита. Смерть он встретил с необыкновенной твердостью и мужеством.
Из всех Долгоруких, замешанных в дело о подложной духовной Петра Второго, в живых остался только Василий Владимирович. Да и тот был сослан в Соловецкий монастырь за то, что знал о замыслах своих родственников, но не донес на них. Однако спустя десять лет Елизавета Петровна, крестным отцом которой он был, вернула ему звание фельдмаршала и назначила президентом Военной коллегии.
Барона Остермана императрица Елизавета сначала приговорила к повешению, но потом заменила казнь ссылкой – все в тот же злополучный Березов, где Андрей Иваныч (Генрих-Иоганн-Фридрих!) прожил последние пять лет своей жизни. Его верный сподвижник Степан Лопухин так и остался при дворе действительным камергером. Его особые заслуги оказались мало оценены Анной Иоанновной, однако жена его была вознаграждена более мужа и блистала при дворе, став признанной любовницей Левенвольде. Наибольшего успеха она достигла при Анне Леопольдовне. Воцарение Елизаветы Петровны стало концом и для мужа, и для жены: оба были биты кнутами, у обоих урезали языки, а потом сослали в Селенгинск на вечное поселение.
Что же сказать об остальных?
Медицинская карьера отца и сына Блументростов при дворе окончилась: Анна Иоанновна питала к ним недоверие, потому что слишком уж много особ императорского семейства умерло на их руках.
Герцог Иаков де Лириа покинул Петербург еще в 1730 году: испанское посольство в России, где к власти пришли воинствующие протестанты, ориентированные на Германию, было признано бессмысленным. А вот его друг Джеймс (Хакоб!) Кейт был щедро вознагражден Анной Иоанновной: в августе 1730 года она создала лейб-гвардии Измайловский полк, куда подполковником назначила Кейта. Впрочем, гораздо важнее для него было то, что уже в 1732 году он руководил в Москве, а потом много лет и в Петербурге первыми масонскими ложами. Воспоминание о нем сохранилось в старинном гимне русских масонов:
…Петра светом озаренный,Кейт к россиянам прибег;И усердьем воспаленный,Огнь священный здесь возжег.Храм премудрости поставил,Мысли и сердца исправилИ нас в братстве утвердил.Кейт был образ той денницы,Светлой коея восходСветозарныя царицыВозвещает в мир приход.«Светозарной царицею», очевидно, названа здесь Анна Иоанновна, ради восшествия которой на престол был убит русский император Петр Второй. Ему было четырнадцать лет…
* * *Но вернемся немного назад, в один из тех ясных и морозных январских дней 1730 года, когда Петр еще лежал при смерти. Об этом знала только Москва – велика, необъятна Россия! А в деревушке Лужки небось вообще не слышали о болезни императора.
С заснеженных холмов к речке бежали двое – брат и сестра. Девочка, путаясь в разношенных валенках, едва поспевала за братом, а он торил тропку, то и дело оборачиваясь, таинственно блестя глазами:
– Что покажу – ахнешь! Что покажу…
Наконец ему надоело оборачиваться на сестренку. Выбежал на заснеженный лед и, пригнувшись, словно пытаясь разглядеть что-то, двинулся к середине реки. Остановился, замахал нетерпеливо. Сестра подбежала, чуть дыша от усталости и любопытства:
– Ну? Ну что там?
Мальчик указал темное пятно чистого льда меж белых слоев снега. Плюхнулся прямо на лед, отчаянно уговаривая сестру, чтоб не боялась, а когда она распростерлась рядом, принялся тыкать в лед пальцем, шепча, словно боялся спугнуть кого-то:
– Гляди! Гляди вниз!
Девочка вгляделась – и вдруг увидела, что лед небывало прозрачен, словно стекло. Сквозь его толщу отчетливо было видно желтовато-серое песчаное дно, длинные, зеленые, чуть шевелящиеся от подводного течения стебли травы и узкое, серебристое тело молодой щуки, которая замерла на самом дне и словно бы дремала.
– Ну? Ахнула? – торжествующе шепнул брат, и потрясенная девочка в самом деле тихо ахнула.
– А теперь сюда гляди, Дашутка, – таинственным шепотом велел брат и чуть подвинулся в сторонку. – Вот она…
Девочка приникла лицом ко льду – да так и обмерла, увидав девичье тело, лежащее на речном песке. Зеленая трава вплелась в короткие, чуть достигающие плеч русые волосы, обвила длинную белую рубаху. Ноги девушки были босы, глаза закрыты.
– Кто это? – воскликнула девочка.
– Тише! – сердито шепнул брат. – Разбудишь! Это русалка. И она спит.
– Спит?
– Ну да. Разве ты не знаешь? Зимой все русалки спят на дне речном.
– А когда она проснется?
– Ну, вот лед пройдет, на березах лист брызнет – тогда и проснется. Весной.
– Весной… – эхом отозвалась девочка, зачарованно глядя на брата. – Как в песне?
– В какой песне?
Она глубоко вздохнула, а потом тихонечко запела:
Березоньку мне жалко —К зиме вся облетит.На дне реки русалкаКрасивая лежит.Лежит она, не знает,Жива иль не жива,И тело оплетаетПлакучая трава…– Ну да, я же и говорю, – прошептал брат. – Настоящая русалка… Давай еще пой. Слышь, Дашутка? Пой еще!
И девочка опять запела тоненьким голоском:
Когда очнется снова,Не ведает о том.Чертоги водяного —Русалкин зимний дом.Когда зима-зимицаРучьями уплывет,Весну восславят птицы, —Русалка оживет.– Ну, чего замолчала? – сердито шепнул брат. – Забыла, что ли?
– Нет, не забыла. А боязно: вдруг услышит песню да ка-ак откроет глаза…
– Не откроет. Она крепко спит. Я когда первый раз ее увидал, так кричал-кричал, звал-звал, а она все спит да спит.
– А как ее зовут? – шепнула девочка.
– Да разве ж у русалок бывают имена? – изумился брат.
– Неужто ж нет? Матушка рассказывала, что русалки – это девицы, которые утопились от несчастной любви. А ежели они девицы, значит, у каждой было имя. Может, ее звали Грушенька. Или Машенька.
– Или Дашенька, – засмеялся брат, но сестра испуганно перекрестилась:
– Боже сохрани!
И снова замерла, вглядываясь в чуть улыбающиеся губы русалки и ее длинные ресницы. У людей
