Робин Максвелл - Синьора да Винчи
Затем с колючими глазами и коварной улыбкой на тонких губах поднялся Родриго Борджа.
— От всего духовенства мы выражаем глубокую признательность семейству Медичи за стойкую и преданную поддержку престола. Пришло время отблагодарить их за давние заслуги.
Присутствующие беспокойно задвигались на сиденьях. Я не решалась ни с кем встретиться взглядом.
— Засим я представляю Джованни Лоренцо де Медичи к званию кардинала!
В зале на миг воцарилась мертвая тишина, потом все разом зашумели.
— Ему всего тринадцать! — выкрикнул Максимилиан.
— Он еще не дорос, — вторил ему герцог савойский, едва владея собой от злости.
— Я одобряю это назначение!
Все уставились на Асканио Сфорца, сохранявшего суровый и бесстрастный вид. Папа ошеломленно поглядывал то на одного кардинала, то на другого. Их заявление казалось нелепицей, но все же…
— Благодарю вас, ваши светлости, за тот вотум доверия, который вы оказываете моему усердному в учении и глубоко набожному сыну, — вымолвил Il Magnifico. — С самых ранних лет мальчик не желал для себя лучшего удела, чем посвятить себя Господу.
«И это мой Лоренцо, мой дражайший любовник! — ахнула я про себя. — Он же настоящий маклер от власти, политикан до мозга костей! Такой пойдет на какие угодно семейные жертвы и даже на жульничество, лишь бы как можно дальше раздвинуть свои горизонты!»
А тем временем Папа беспокойно ерзал в кресле.
— Джованни слишком молод летами, чтобы примерить кардинальскую шапку, — не слишком уверенно возразил он.
Максимилиан и герцог савойский забормотали свое одобрение его мнению — один Лодовико Сфорца сидел неподвижно с непроницаемым лицом и молчал. Папа тоже ни на кого не глядел, внимательно прислушиваясь к тому, что нашептывали ему оба кардинала.
— Но если он отправится на три года в Пизанский университет и изучит там каноническое право, — продолжил Иннокентий, — то по истечении этого срока братья во Христе охотно встретят его здесь, в Ватикане, и примут в свои ряды!
С этими словами Папа молитвенно сложил руки и потупил взор. Гостям Его Святейшества, какого бы мнения они ни придерживались, пришлось покориться папской воле. Итак, свершилось: через три года сыну Лоренцо де Медичи предстояло сделаться самым молодым кардиналом в истории Римско-католической церкви.
— Лоренцо, — обратилась я к возлюбленному, когда мы раздевались ко сну в его покоях.
— Да, любовь моя?
— Отец перед отъездом на родину выслал мне еще один ларец с диковинами, — невозмутимо произнесла я, расшнуровывая сзади его колет.
— Ты, вероятно, хочешь рассказать мне, что было в нем?
— Я нашла там среди уже привычных вещиц небольшую деревянную коробочку. В ней лежали черные липкие шарики величиной с булавочную головку.
— Мак?
— В письме отец поясняет, что эту смолку получают из растения под названием каннабис, иначе конопля. На Востоке из ее волокон плетут веревки. Но в таком виде она известна как гашиш.
— А для чего используют этот гашиш? — поинтересовался Лоренцо.
Оставшись в одной нижней сорочке и чулках, он прилег на постель под балдахин и удобно устроился на шелковом покрывале, среди горы пуховых подушек.
— Если смешать его с вином и миррой, получится прекрасный анестетик.
— Ты считаешь, он будет хорош против моей подагры?
— Вполне возможно. Но вообще-то он еще и… эйфориант.
— Неужели? — Лоренцо заинтересованно приподнялся, опираясь на позолоченную спинку кровати.
— Индийские странствующие монахи без него не обходятся. Они уверяют, что гашиш вызывает видения, потрясающие галлюцинации. С его помощью они обретают исключительный дар прорицания. Говорят, что древние скифы собирались в ритуальном шатре, рассаживались вокруг груды раскаленных камней и бросали на нее семена конопли. Геродот писал, что, вдыхая эти пары, они от восторга бились в припадках.
— Надеюсь, ты захватила с собой тех клейких комочков? — улыбнулся Лоренцо.
— Нет.
Он не смог скрыть свое разочарование, и я поспешно отвернулась.
— Отец наставлял в письме, что смолка будет вкуснее со сладостями, с медом: сама по себе она очень горькая. — Я посмотрела на Лоренцо с плутоватой улыбкой и показала ему темную сдобную лепешку.
— Катерина, вот чертовка!
Лоренцо схватил меня и притянул к себе на постель. Я разломила лепешку надвое и подала ему половинку.
— Съедим ее в знак причастия, — вполне серьезно предложила я.
— Значит, нужно помолиться?
— Пожалуй.
— Но кому? — с наигранным простодушием спросил Лоренцо.
— Всем природным божествам, — поразмыслив, ответила я.
— Вопиющее язычество в святейшей из земных обителей! — рассмеялся он.
— Мой отец пишет, будто многие в Индии не сомневаются, что Иисус Христос жил там какое-то время, — прошептала я, понимая, впрочем, что никто не может нас подслушать. — Они утверждают, что его в Индии и похоронили. Там есть могила, и мой отец видел ее.
Подобная идея ошеломила даже Лоренцо, несмотря на все его свободомыслие. Он перевел дух и провозгласил:
— За всех богов Природы, за философию и за все божественное, что только есть в человеке… и в женщине. — Он ласково улыбнулся мне и отправил в рот половинку лепешки, я поступила так же.
— Она не сразу подействует, — предупредила я.
— Может быть, мы до видений успеем позаниматься любовью? — предложил Лоренцо.
— Не знаю. Может быть, видения как раз и начнутся в это время… — склонившись к нему, шепнула я.
— Что бы сказал твой отец вот на это? — спросил Лоренцо, касаясь моей груди.
— Сказал бы: как жаль, что он не знал про гашиш, когда полюбил мою маму.
Лоренцо поцеловал меня, и мы приступили к приятнейшему и неспешнейшему из всех соитий, что бывали у нас прежде. Любое движение было исполнено мягкости и нежности, касания рук и пальцев казались легкими и скользящими. Наши тела, словно смазанные маслом, плавно сплетались в одно целое. Желание в них просыпалось до странности постепенно. Мы не испытывали никакой спешки и целовались лениво и медлительно, приправляя лобзания острыми вылазками языков и слабыми покусываниями. Наши уста неплотно прижимались друг к другу и замирали, не тревожимые ничем, кроме теплого дыхания, обвевавшего их ровным и спокойным потоком.
Время остановилось. В мире не осталось ни звуков, ни видений — только наши тела. Мы с Лоренцо плыли куда-то на легчайшей перине, более невесомой, чем воздух. Наконец он проник в меня — какая гладкость и витиеватость! Экстаз распалил наши ощущения до предела, мы и думать забыли о съеденном нами дурманящем зелье, но мое внимание вдруг привлек самый обычный жест возлюбленного. Тогда-то я и поняла, что окружающий нас мир полностью переменился.
