Людмила Сурская - Проклятая война
Он прищурившись смотрел. Эта женщина, такая красивая и молодая, с необыкновенными бездонными глазами, в которых чувствовалась тайна и боль, выдержала столько, сколько хватит и на десятерых. Но в ней не чувствовалось ничего такого, что вызывало бы жалость или сочувствие. Одно лишь восхищение. Шик, элегантность, таинственную утончённость- всё это воплощали в себе её черты. Юлия Петровна Рутковская держалась прямо и гордо. Сила характера, смелость, подстать мужу, которые позволяли ей будучи быть поверженной, подниматься с колен снова и снова. Во время приёма её невозможно было не заметить. Когда муж был занят, она держалась в стороне и предпочитала одиночество. Наверняка присутствующие здесь дамы завидовали её спокойствию и шарму. Сталин поднялся. Отказавшись от помощи, налил вина в бокал и осторожно отодвинув стул пошёл. Она похолодела. Юлия знала к кому он идёт. Сопровождаемый недоумёнными взглядами он шёл вдоль стола. Все поднимались и оборачивались. Вмиг установилась тишина. Сталин подошёл к Рутковским. Костя вскочил. Юлия тоже поднялась, одёрнув тонкую ткань на юбке, встала тенью за мужем. Рутковский хлопал глазами на ходу соображая что сказать. Сталин, игнорировав его, поднял бокал и обратился к Юлии.
— Юлия Петровна! Я хочу выпить за вас.
Юлия отмерла. И схватившись ответила:
— Иосиф Виссарионович, я только песчинка в том монолите, что называется советской женщиной. Вот кто достоин такой чести, а я что…
Он поморщился.
— Именно за вас. Прекраснее женщины я не встречал. Лучшей матери для своих детей и жены мужчина желать не может. За вас, драгоценная Юлия Петровна! За вашу любовь и терпение!
Она не осмелилась возразить. Он выпил. Перевернул бокал. Покосился на её прижатые к груди ладошки и ушёл на своё место. Юлия подняла глаза на мужа. Тот стоял бледный и каменный. Юля улыбнулась и эта улыбка отрезвила его. Он легонько пожал Люлю руку. Сталин подал знак и заиграла музыка. Рутковские пошли танцевать. Юлия поймала хищный взгляд Берии. Из-под руки, пряча трусливый взгляд, её ел своими глазёнками Мехлис и косили завидущие глаза приглашённые дамы. Да-а! Поразительные сюрпризы иногда преподносит жизнь.
После приёма, возвращались поздно и возбуждённые. У каждого были на то свои причины. Костя в подъезде, рывком расстегнув на ней пальто, принялся безумно жёсткими поцелуями покрывать её открытую шею. Выдохшись растерянно прошептал:
— Люлю, ты его заинтриговала…
"Значит заметил", — упало у неё сердце. Она не стала прикидываться, что не понимает о ком речь. Сказала тоже шёпотом:
— Тебе показалось, дорогой. Ты просто был взволнован…
Костя не соглашаясь замотал головой и замычал: м-м… "Какого чёрта показалось. Но может Юлия не заметила?… Да, нет. Она умна. Он так смотрел. И этот демарш с бокалом… Что он этим хотел сказать? Рассмотреть Люлю или зная про мой спальный мешок поддержать её? Как бы там не было, а она ему понравилась… Чёрт! Это опасно со всех сторон".
Ночи на доказательства ей своей любви и того, что он лучший мужчина в мире ему не хватило. Помешал рассвет. Одаривая друг друга безумными улыбками и касаниями, бестолково топчась друг около друга, они, под хихиканья Ады проводили дочь в школу. Юлию он, позвонив её начальству, отпросил. Весь день был только их. Они были похожи на двух влюблённых сусликов. Выдохшись, просто лежали друг на друге. Он рассказывал, она слушала. Вспомнил про кошку, так похожую на их довоенную, что раздобыли ему в Сталинграде. На вопрос жены, зачем она ему была нужна? пришлось выкладывать и про нашествие мышей и их способности сожрав резину, вывести из строя самолёты. Услышав про мышей, Люлю вспомнив Монголию моментом насторожилась:
— Ты болел?
— От тебя ничего не скроешь, — посмеиваясь, зарылся он на её груди. — И… Казаков вызывал обоих Галин в Сталинград. Но я ни-ни… Посидели, отметили праздник, сфотографировались.
"Значит, не ошиблась. Самое время идти в наступление". Воспользовавшись моментом, Юлия воодушевилась:
— Костя, давай я поеду с тобой. Тебе будет легче. За Адой попрошу присмотреть. Она уже не маленькая.
Он резко оборвал:
— Не говори глупости. Перебьюсь я, не ребёнок. Ты не представляешь себе тот ад…
— Костя, но я всегда была с тобой рядом хоть возьми в боях с китайцами… — принялась она канючить.
Таким его ещё Юлия не видела, он буквально взвился ураганом:
— Какие ещё к чёрту китайцы!… Я и брать ничего не буду, ты останешься здесь. Эта война не та заварушка. Люлю, даже не просись, ни за что. Я заткну уши.
"Это я действительно не подумавши тех китайцев вспомнила. Тогда он ввалил мне под самые жабры", — попеняла она своей голове, но не отступила:
— Но женщин же призывают и добровольцев достаточно.
— Тебя это не касается. И думать не смей, я сказал, — рыкнул обрывая прения он.
Не привыкшая к такому обращению, она враз надула губки. Почувствовав, что переборщил, он прижал жену к себе и обчмокав сердитое лицо, извиняюще ласково добавил:
— Люлю, не сердись, я волнуюсь за тебя. Мы план перевыполнили моим участием. Я в смысле того что, достаточно от нашей семьи меня ползающего по всем фронтам на брюхе и встающим под пулями во весь двухметровый рост. Да пока ещё и Аде ты больше меня нужна. Пусть кончит школу. Она сейчас главное. Ты не обижайся и пойми меня правильно. Немец ещё силён. Опасно. Вот погоним его за границу, я сам тебя заберу. Договорились?
"Договорились". Она нехотя кивнула. Быстро крутится время. Завтра кончится её короткое счастье и улетит он опять от неё. Костя обнял и вдруг засмеялся.
— Ты чего? — насторожилась она.
— Да, не верится, смешно, ей богу, как ты меня ловко налево спроворила. Я обалдел. Стыдом умывался. Слетел в твоих глазах с рыцарского седла. Страшился разговора с тобой, не рассказать как… Думал, ты упрекать, плакать, переживать будешь, а ты так, между прочим, пхнула, шуруй себе. Малыш, я в растерянности. Одно из двух: или ты повзрослела или я тебе не нужен?
Ревнивые нотки резанули слух. Она изо всех сил старалась успокоить неистово бьющееся сердце. "Неужели он любит и все заверения в любви — правда!" Пытаясь говорить спокойно она пальчиком старательно разрисовывала его лицо:
— Костя, не смеши меня. Мне это непросто далось. Ты же сам сказал, что эта война ни на что не похожа. Что поделаешь, должен же ты как — то выкручиваться из того положения, да и возраст у тебя критический.
— Да-а?
— Ага.
— Я ещё ничего, девчонки молоденькие слюньки пускают, а письма и заметь о любви, мешками носят.
— Пусть хоть вагонами, я не ревную. Тут на днях девица заявилась, в шинели и при вещмешке. Заметь домой. Сказала от тебя. Я думала, ты прислал с письмом или передал что, пригласила пройти, напоила чаем. Она молчит, мнётся. Я в панику. Напугалась, думала с тобой что-то серьёзное. Кричу:- "Умоляю, говори?" А она мне про вашу любовь, стеснительно так запела, о том, что ребёнка от тебя ждёт. Я дар речи потеряла. Потом всадила ногти в свою ладошку и давай соображать. Ты домашний адрес такой подруге не дашь. Зачем тебе это. Опять же, прежние страдалицы на работу ко мне приходили, а тут какой-то особый случай… Сама она его достать нигде не сможет, ни на фронте, ни тем более, здесь, в Москве. Ты большую часть писем с оказией передаёшь. Значит, подстава. Костя, будь внимателен, кому-то очень хочется разлучить нас, иначе, зачем её прислали. И мы оба знаем, какая служба таким юмором занимается. Вся верхушка почти осталась без жён, всем подсунули кукушек. Так проще контролировать. Меня тоже не раз донимали, принуждая работать на них. Будь осторожен с женщинами. Первые номера на стукачество. На всех стучат, а на тебя- так карта легла. В стране это явление почти возведено в ранг профессии. Потому стучали и стучать будут ещё много лет. Одни- из зависти, другие- из зависти, жадности, третьи, по велению сердца.
