Александр Дюма - Консьянс блаженный
Над черными живыми глазами старика нависали седеющие брови, а его верхняя губа пряталась под седыми усами.
Военная выправка выдавала человека, не раз нюхавшего порох на поле боя.
В то время, когда двое обессилевших путников остановились под зеленой изгородью, перед стариком дымилась чашка горячего кофе; в руке он держал газету и, читая ее, поскрипывал зубами, словно грыз зеленое яблоко.
Это издание раньше называлось «Газета Империи», а после падения Наполеона — «Газета дебатов».
Одна бельгийская пословица гласит: миндальное печенье — это образ брачного союза: и сладко и горько.
По-видимому, для человека с военной выправкой газета являла чтение сладкое и вместе с тем горькое, так же как миндальное печенье и супружество: то и дело швыряя ее на столик или на скамью, на которой он сидел, старик затем вновь хватал газетные листы и вгрызался в них.
Поэтому потребовались не более не менее как шум, произведенный опустившимся на землю Консьянсом, крик Мариетты и ее полная боли мольба, обращенная к Небу, чтобы славный старик оторвался от листа бумаги под названием «Газета дебатов» и обратил внимание на человека по имени Консьянс.
Итак, он наклонился к живой изгороди и сквозь колючий кустарник, не столь густой внизу, увидел трогательную картину, которую мы попытались набросать.
— Хо-хо, — пробормотал он, — кто же они, этот молодой человек, девушка и собака?
И старик прислушался.
— Консьянс! Консьянс! — кричала Мариетта, заламывая руки. — Консьянс, ответь же мне, умоляю тебя, а то мне кажется, что ты умираешь!
Но то ли он не слышал, то ли слышал, но не имел сил отвечать, молодой человек только испустил вздох и покачал головой.
— Консьянс, друг мой, — продолжала девушка. — Боже мой, неужели тебе не хватило сил и мужества в самом конце пути?.. Мы не больше чем в двухстах шагах от леса Виллер-Котре, то есть совсем близко от Арамона! Мы можем быть там уже сегодня вечером, но не пешком, это я прекрасно понимаю, мой друг: твои ноги кровоточат… нет, мы наймем тележку в ближайшей деревне: ведь от моих тридцати франков осталось девятнадцать, и каждый из них будет нам очень кстати! Повторяю тебе: сегодня вечером мы должны быть рядом с нашими матерями, и когда мы доберемся домой, ты забудешь об усталости: тебе придется переходить из хижины в хижину, вот и все, и я стану твоим провожатым.
— Да, — прошептал юноша, — я хорошо это понимаю: через два часа мы можем быть уже дома, но эти две такие дорогие мне маленькие хижины я уже не увижу; но мою матушку Мадлен и мою матушку Мари, я их уже не увижу… но папашу Каде, но маленького Пьера, но осла, но быка, но черную корову — их мне уже тоже не увидеть… Ах, Мариетта, если бы ты только знала, как при этой мысли больно сжимается мое сердце!..
Услышав жалобу друга, Мариетта собрала остатки сил; она чувствовала, что надо во что бы то ни стало бороться против этого смертельно опасного упадка духа.
— И однако, дорогой мой Консьянс, — сказала она, — ты же действительно меня видел, не правда ли? Пусть даже не очень четко! Ведь не менее верно и то, что на мгновение твои глаза вновь обрели прозрачность! Так поверь мне, этот свет не погас! Твои глаза теперь утомлены; боль в твоих глазах вызвана их воспаленностью, но наберись терпения, мой любимый: доктор Лекосс — человек весьма ученый, он возьмется лечить твои бедные глаза и вылечит их. О, но почему так получается: вместо того чтобы утешить тебя, мои слова тебя печалят; ты плачешь, ты еще сильнее побледнел!
— Мариетта! Мариетта! — бормотал Консьянс. — Я не знаю, что со мной, сердце мое разрывается от отчаяния… Мне кажется, я сейчас умру.
И руки слепого бессильно повисли, голова соскользнула с поддерживавшей ее ладони Мариетты, и юноша, потеряв сознание, рухнул на насыпь.
— О горе мне! — закричала Мариетта. — На помощь! Воды! Воды!
Затем, поднявшись и оставив молодого человека под присмотром Бернара, ласково лизавшего лицо хозяина, она как безумная помчалась к первой же двери: то была дверь в дом старика.
Лишь только девушка собралась взяться за молоток, чтобы постучать, дверь открылась и появился старик в сопровождении слуги, прошлое которого, судя по форменной шапке, надетой набекрень, и остаткам военного мундира, говорило о себе еще откровеннее, чем это можно было увидеть в облике его хозяина.
Слуга держал в руке пузырек и кофейную ложечку.
— О сударь, сударь! — закричала Мариетта. — Там, в двадцати шагах от вас, молодому человеку стало плохо… Несчастный юноша умирает!.. О, помогите, помогите же, сударь! Умоляю вас!..
— Мы идем, дитя мое, — успокоил ее старик, — ведь я сквозь кусты все видел; но не бойтесь, его болезнь не так уж опасна: это просто упадок сил, вот и все.
— Значит, сударь, — с надеждой спросила девушка, — вы полечите его?
— Да, дитя мое, да… Подойти-ка, Батист!
И оба, старик и слуга, в сопровождении девушки направились к Консьянсу, хотя волнение Мариетты было столь велико, что она с трудом передвигала ноги.
Бернар учуял, что это идут на помощь его молодому хозяину и радостно побежал навстречу старику.
— Ей-Богу, — сказал Батист, глядя поочередно на Мариетту, Бернара и простертого на земле юношу, — по-моему, господин доктор, должно быть, это хороший парень, ведь его одновременно любят такая красивая девушка и такой красивый пес.
Из всей этой фразы девушка уловила только два слова — «господин доктор».
— О, — воскликнула она, — уж не медик ли вы, сударь?..
— Медик, медик… да еще и знаменитый, — ответил Батист, — и видавший не только такое, что случилось с вашим добрым другом.
— О, в таком случае, сударь, это значит, что милостивый Господь снова любит нас, — сказала Мариетта, — ведь он посылает нам помощь.
Тем временем слуга приподнял голову Консьянса, а старик нацедил из пузырька несколько капель в ложечку и вылил в рот больного.
Девушка, молитвенно сложив руки и не сводя с Консьянса взгляда, произносила отрывочные слова — то была наполовину молитва, наполовину благодарность незнакомцу.
В умоляющей позе девушки чувствовалось столько тоски, что доктор понял: оказать помощь молодому человеку — это недостаточно, надо еще утешить его подругу.
— Успокойтесь, дитя мое, — обратился он к Мариетте, — тут нет ничего страшного. Это всего лишь обыкновенный обморок, и через минуту бедный парень придет в себя.
— Вы говорите правду, сударь? — с надеждой спросила Мариетта. — Вы говорите так не потому, что понимаете: если умрет он, умру и я?.. Но он не умрет, не так ли, сударь?..
— Нет ни малейшего повода для беспокойства… Значит, вы сильно любите этого несчастного солдата?
