Патриция Филлипс - Соблазненная роза
Плечо Генри болело уже так, что ему казалось, что руку его вот-вот вырвут из сустава. Монах смазал плечо мазью, сказав, что боль усугубится и что только покой и время принесут облегчение. Чтобы утишить его страдания, монах предложил Генри выпить маковой настойки, но тот отказался. Чтобы добраться живым до дому, ему требовалась ясная голова. Боль помешает ему задремать в седле, а это очень кстати.
Генри с нетерпением ждал, когда монахи отчитают над усопшим все положенные по обряду молитвы. Тело сэра Исмея завернули в холст и приторочили к седлу его осиротевшего коня. Были бы с ними их повозки, дорога была бы легче. Но весь их походный скарб сгорел, подожженный врагами, в Уиг Марше.
Всюду шныряли солдаты из обеих армий. Генри предстояла нелегкая работа: провести своих людей в целости и сохранности по совершенно незнакомой местности. Единственной их подмогой была карта, довольно приблизительно нарисованная одним из монахов. Долгое путешествие вконец вымотало израненных солдат. Хотя часы, проведенные в седле, едва ли кто решился бы назвать отдыхом, рука Генри помаленьку утихала.
На последнем отрезке дороги они увидели поля, снова прихваченные морозцем, — Рэвенскрэг приближался. Генри даже не представлял, сколько времени они ехали до Йоркшира, однако весь февраль наверняка. Прежде чем свернуть к северу, он отвез тело сэра Йемен в его родовое поместье, тело Натана Беннета передали его близким еще раньше… Теперь с ним остались только жители Рэвенскрэга. Усталые, израненные, как они рады были увидеть милые сердцу суровые просторы. Им неважно было, что ветер над их головами завывал, точно чья-то неприкаянная душа, что вересковые поля были по-зимнему унылы. Главное, что этот студеный свежий воздух снова привычно обжигал им легкие, что чайки и кроншнепы встречали их ликующими криками.
Знакомый флаг развевался над замком точно так же, как в день отъезда Генри. Это его дом. Сердце Генри наполнилось гордостью при виде этих бескрайних просторов. Мощный замок высился среди скал и полей, точно огромная хищная птица, охраняющая свою добычу. В переметной суме у Генри лежал туго свернутый пергамент с гербом Розамунды. Монашек чудесно преобразил неуклюжий набросок Генри. Теперь требовалось только одно: отдать это сине-бело-золотое диво какой-нибудь искусной вышивальщице, чтобы та вышила герб шелком. Но Генри не хотел ждать вышивки, он вручит Розамунде подарок сегодня же… При мысли о том, что ему предстоит рассказать ей про признание сэра Исмея, Генри стало не по себе… Что она скажет в свою защиту? Однако что бы она ни сказала, он любит именно эту, живую Розамунду, а не ту, за которую она себя выдавала.
Чем ближе они подъезжали, тем больше расправлялись плечи лорда Рэвенскрэгского. Пренебрегая болью, он гордо выпрямился и поскакал к замковому мосту. Ординарец, ехавший впереди, держал в руке флаг, который наверняка уже увидели дозорные на стене.
Генри помахал стражникам на ближайшей башне, и те ответили хозяину приветственным салютом. Он услышал скрежет цепей — спускали мост. И уже через несколько минут по деревянному настилу застучали конские копыта. Снег осыпал цоколи стен, плел белые узоры на черепицах крыши.
Сердце Генри забилось от радостного предвкушения: сейчас он увидит ее, свою милую Розамунду. Скорее бы сжать ее в объятиях. Чем ближе он подъезжал к замку, тем меньше его волновало ее прошлое. Ее тайна, видимо, мало кому известна. Наверняка о ней знал Хартли, который всегда и везде неотлучно находился при своем хозяине. Стало быть, двое, кроме Генри и самой Розамунды, и оба эти человека уже покоятся в могиле.
Низко нависшие серо-стальные облака обещали долгий снегопад. Он взглянул на башню, пытаясь разглядеть в окне Розамунду, и с невольной грустью и стыдом вспомнил, как она пряталась от него в день их расставания, не захотев даже проститься. Боль и обида заставили ее отшатнуться от него. Но теперь прошло так много времени, она, наверное, успела пережить оскорбительное для нее открытие. Генри надеялся, что она уже готова простить и забыть… и он тоже.
Вот она! Он видел, как она выбегает на стену, спустившись с северной, затененной облаками башни, как мелькает из-под темной меховой накидки лавандового цвета подол. Генри, стиснув зубы от боли в плече, настолько сильной, что лоб его покрылся испариной, слез с коня. А она уже мчалась к нему, точно весенний лучик среди тусклого мрака. Он протянул ей навстречу руки, и она влетела в его объятия так стремительно, что он даже покачнулся.
Генри крепко ее обнял, и с милой головки упал капюшон, открыв… густую волну рыжих прядей. Женщина, которую он прижимал к своему сердцу, была Бланш Помрой!
Глава ТРИНАДЦАТАЯ
Генри устало поднялся за свой стоявший на возвышении стол, слушая вполуха фальшиво-горестные причитания Хоука. который к его великому изумлению, заправлял хозяйством вместо Тургуда. У Генри просто в голове не укладывалось, что его верный управляющий, пребывавший столько лет в полном здравии, мог смертельно захворать. Он был безмерно тронут и безмерно благодарен Розамунде и слугам, которые с такой отчаянной смелостью защищали его замок… Он понимал, что Розамунда рисковала только из любви к нему, ибо знала, как сильно он дорожит своим родным гнездом и этой землей… Но он не мог понять: почему и зачем она уехала. Гнев, который он ощутил, узнав о вероломной выходке сэра Джона, этого вконец спятившего старика, быстро сменился горечью и душевной болью, усугубившими прочие разочарования.
Устав от нудных жалоб Хоука, Генри отослал его прочь, сказав, что самые важные проблемы будет решать завтра. Ибо как только он обнаружил, что Розамунды нет, на него разом навалилась вся усталость от многомесячного похода, от сражения и незаживших ран… Он просто не в состоянии был во что-то вникать. Его силы поддерживала исключительно мысль о встрече с Розамундой, а без нее не имело никакого смысла бодриться и себя пересиливать. Чувствовал он себя чертовски отвратительно и выглядел, вероятно, так же.
— Выпей, любовь моя, — проворковала Бланш, протягивая ему кубок с вином, которое подсластила медом. Однако Генри чуял, что кроме меда она добавила туда какие-то свои зелья. Генри и так готов был разнести от досады все и вся, не хватало ему еще ведьминских фокусов Бланш… Генри приказал молодому слуге подать другой бокал и наполнить его. Бланш надула губки, но возражать не посмела. Генри между тем приметил, что сама она вино с медом даже не пригубила. Бланш была в сиреневом — цвета лаванды — платье с очень низким вырезом, поверх которого она надела прозрачную накидку. На рыжих высоко зачесанных кудрях красовался пурпурный, расшитый серебром тюрбан. Будь Генри в ином настроении, он нашел бы ее чертовски привлекательной, но теперь столь очевидные попытки соблазнить его вызвали у него только раздражение.
