Анн Голон - Анжелика. Война в кружевах
Анжелика смотрела, как Филипп примеряет кольца. Он долго выбирал каждое из них, придирчиво разглядывая вытянутую вперед руку. Не всякая женщина уделяла столько внимания своим драгоценностям.
На лице маркиза, сосредоточившегося на своей, по сути дела, незначительной задаче, застыла маска отрешенной холодности.
Зачем она пришла к нему? За советом? Разве это не смешно? Наконец, чтобы нарушить молчание, становившееся все более тягостным, Анжелика заставила себя начать разговор:
— Мессир де Вивонн попросил меня отдать к нему на службу моего сына Кантора.
Филипп никак не отреагировал на эти слова. Вздохнув, он снял все кольца с правой руки — сочетание украшений его не устроило, и в задумчивости замер перед раскрытым ларцом. Затем как будто вспомнил об Анжелике и со скукой в голосе произнес:
— А! Да? Так что же, примите мои поздравления, это великолепная новость. Мессир де Вивонн осыпан милостями короля, и благодаря своей сестре, мадам де Монтеспан, он еще долго будет пребывать в фаворе.
— Но мессир де Вивонн отправляется в поход в Средиземное море.
— Еще одно доказательство благосклонности и доверия короля.
— Мой сын еще слишком маленький!
— А что он сам думает о такой службе?
— Кто? Кантор? Ну… Мне показалось, что он очень доволен и даже рвется сопровождать этого дворянина. В этом нет ничего удивительного: мессир де Вивонн его всячески балует и по любому случаю одаривает сластями. Но восьмилетний ребенок не в состоянии выбирать собственную судьбу. А я не знаю, как поступить…
Филипп изумленно приподнял бровь.
— Но вы же хотите, чтобы он сделал карьеру?
— Да, но…
— В таком случае — никаких «но»! — с усмешкой прервал он.
Анжелика заговорила очень быстро, ее щеки вспыхнули от волнения.
— У герцога де Вивонна репутация развратного человека. Он из свиты Месье — а всем известно, что это значит. Я опасаюсь доверить своего сына человеку, который может его испортить.
Маркиз дю Плесси надел на палец перстень с огромным бриллиантом, два других кольца и подошел к окну, чтобы посмотреть, как переливаются грани камней в лучах солнца.
— А кому бы вы хотели его доверить? — очень медленно произнес он. — Высоконравственному человеку? Не ханже, не доносчику, не влиятельному интригану, осыпанному почестями… Но в окружении короля таких людей нет! Наука жизни не так-то проста. Нравиться сильным мира сего — задача не из легких.
— Но он такой маленький, — повторила Анжелика. — Я боюсь, как бы он не стал свидетелем сцен, которые оскорбят его невинность.
У Филиппа вырвался сдержанный смешок.
— Какая щепетильность со стороны честолюбивой матери! Скажем, мне едва исполнилось десять лет, когда мессир де Кульмер уложил меня в свою постель. А через четыре года, когда мой голос окреп, показывая, что я становлюсь мужчиной, мадам дю Креси тут же возжелала отведать «весенний плод» и предложила — или скорее, навязала — мне уют своего алькова. А ведь ей было уже за сорок… Что вы скажете о таком сочетании изумруда и бирюзы?
Анжелика лишилась дара речи. Она была шокирована.
— Филипп! О Господи! Филипп…
— Да, наверное, они действительно не подходят друг к другу. Вы правы. Сияние и яркая зелень изумруда затмевают голубизну бирюзы. Лучше я дополню изумруд еще одним бриллиантом.
Маркиз бросил быстрый взгляд на жену и усмехнулся.
— Перестаньте делать такое несчастное лицо. Если мои рассуждения вас смущают, зачем вы пришли просить совета? Может быть, вы не знаете, в чем заключается полноценное воспитание молодого дворянина? Или просто притворяетесь, что не знаете? Предоставьте своим детям возможность расти в окружении почестей.
— Я их мать, и сейчас не могу думать только о почестях. Я не вправе оставлять их без духовной поддержки. Неужели ваша мать никогда не заботилась о вас?
На лице Филиппа появилось презрительное выражение.
— Ах, правда, я и забыл… Мы с вами получили разное воспитание. Если меня не подводит память, вы в детстве бегали босиком, ели суп из капусты и слушали сказки о привидениях. В таких условиях несложно расти под материнским присмотром. В Париже, при дворе, у матери нет времени даже для собственного ребенка.
Вернувшись к туалетному столику, маркиз открыл новую шкатулку. Анжелика не видела его лица, а лишь светловолосую голову, которая, казалось, склонялась все ниже под гнетом воспоминаний.
— Почти голый и продрогший, — прошептал Филипп, — иногда голодный… брошенный на попечение лакеев или служанок, которые меня развращали. Вот какой была моя жизнь здесь, в этом особняке, который в один прекрасный день я должен был унаследовать. Но когда речь заходила о том, чтобы вывести меня в свет, не существовало никаких ограничений. Самые роскошные костюмы, самый мягкий бархат, тончайшие воротники. Долгие часы цирюльник возился с моей шевелюрой. А когда показной спектакль заканчивался, я снова оказывался в своей темной комнате, затерянной в лабиринте коридоров. Я скучал. Никто не позаботился о том, чтобы научить меня читать или писать. Я был счастлив, когда мессир де Кульмер, соблазненный моей красивой мордашкой, взял меня на службу.
— Иногда вы приезжали в Плесси…
— Эти поездки были слишком короткими. Мне надлежало появляться при дворе, ведь продвинуться можно, только всегда оставаясь на виду. Отец, а я был его единственным сыном, и мысли не допускал о том, чтобы оставить меня в глуши, в провинции. Он радовался скорости, с которой я поднимался по придворной лестнице… Я был совершенно невежественен и глуп, зато красив.
— Вот почему вы так и не познали любви, — тихо сказала Анжелика, обращаясь скорее к самой себе.
— Ошибаетесь! Мне кажется, что в этой области мой опыт весьма богат и разнообразен.
— Это нельзя назвать любовью, Филипп.
Анжелика почувствовала, что похолодела от грусти и жалости к этому несчастному человеку, лишенному самого главного в жизни. «Нет ничего страшнее, чем когда умирает сердце!» Кто бросил эту фразу с пренебрежительной печалью избранных? Принц Конде, один из самых знатных вельмож королевства, богатый и осененный славой.
— Неужели вы никогда не любили женщину… Неужели ни разу не испытали этого удивительного чувства?
— Любил… Конечно, я любил свою кормилицу. Но это было давно.
Анжелика не улыбнулась. Она серьезно смотрела на мужа, сложив руки на коленях.
— Это чувство, — прошептала она, — приобщает простого смертного к величию вселенной, дарит ему радости затаенных грез, наполняет жизненной силой, делает вас поистине всемогущим…
