Жюльетта Бенцони - Кровь, слава и любовь
Но Луи в самом деле слишком много и слишком долго страдал. Теперь он стал стариком, больным и смертельно уставшим от жизни. Атенаис принесла ему чересчур много зла. Он ответил, что не хочет «ни видеть ее, ни что-либо ей приказывать, ни слышать о ней до конца своих дней…».
И все-таки он продолжал любить ее. Сияющее воспоминание о ее ослепительной красоте еще освещало и в то же время отравляло его существование. Даже в тот вечер, когда он скончался, 23 октября 1701 года, он не мог не подумать о ней в последние минуты. Он продиктовал тогда изумительное письмо – первое за долгие-долгие годы, в котором просил ее «в память о той нежной дружбе, которую, как ей хорошо известно, он всю жизнь питал к ней, помолиться за него…». Но и в этом письме отвергнутая королевская фаворитка тщетно искала хотя бы одно слово прощения…
Луи-Арман де Ришелье, Герцог де Фронсак
12 февраля 1711 года весь двор собрался в версальской часовне, где кардинал де Ноайль благословлял молодую пару в присутствии короля Людовика XIV и его морганатической супруги мадам де Ментенон. Новобрачные и на самом деле были очень юными. Невеста, Мари-Анн де Ноайль, предстала перед алтарем во всем блеске и великолепии своих восемнадцати лет, а жениху, молодому герцогу де Фронсаку, только что исполнилось всего пятнадцать.
Но эти годы оказались весьма насыщенными. Если принять на веру утверждения скандальной придворной хроники, приписывавшей этому юноше, почти мальчику, солидную коллекцию любовниц и даже роман с его крестной матерью, герцогиней Бургундской, невесткой короля, то юный герцог де Фронсак был неистов и неутомим в любви. А верить были все основания, потому что действительно к пятнадцати годам Луи-Арман дю Плесси де Ришелье, герцог де Фронсак, прототип Керубино из пьесы Бомарше «Женитьба Фигаро», сделал себе любовную карьеру, которую можно причислить к наиболее успешным.
Несмотря на несколько нетрадиционную разницу в годах, пара прекрасно смотрелась. Они могли бы, развивайся события естественно, вступить на ровную дорогу семейного счастья. Оба были красивы, оба носили звучные имена и обладали немалыми состояниями, обоим многие завидовали. Но если Мари-Анн с нежностью смотрела на того, кого дали ей в мужья, то Луи-Арман, напротив, никакой нежности к невесте не испытывал. Это бросалось в глаза. Жених даже взглядом не удостоил стоящую рядом красавицу в течение всей церемонии бракосочетания. Напряженно выпрямившись в своем белом атласном, усыпанном бриллиантами наряде, он не сводил глаз с алтаря, сверкающего лесом горящих свечей, и был неподвижен, как мраморная статуя. Те, кто хорошо его знал, к примеру, его наставник господин д'Уарон, видели тень улыбки, бродившей в этот день по тонким губам юноши… Это не могло быть просто так. Молодой герцог, несомненно, что-то задумал.
– Увидите! – пообещал воспитателю Луи-Арман, больше ничем не выдав себя, когда этот достойный человек принялся его расспрашивать незадолго до церемонии.
И это «увидите!» с пугающей настойчивостью вертелось в голове д'Уарона в то время, как церемония шла своим чередом, ничем не прерываемая. Все прошло совершенно спокойно: и пиршество, и последовавший за ним бал.
Наступил момент, когда пора было вести молодых в приготовленную для первой брачной ночи спальню. Наставник герцога снова почувствовал смутную тревогу. Ему было хорошо известно, что эта свадьба, затеянная по воле госпожи де Ментенон, вовсе не нравилась его воспитаннику. По вполне понятной причине. Какой? Очаровательная Мари-Анн была второй дочерью маркизы де Ноайль, на которой отец молодого человека, герцог де Ришелье, женился вторым браком девять лет назад. Фронсак настолько ненавидел мачеху, что и знать не хотел ни о каких достоинствах своей невесты.
– Да будь она еще в сто раз прелестнее, – говорил он обычно, – она мне нравилась бы еще меньше. Она – дочь своей матери, и этим все сказано. Меня женят, но я… я не женюсь!
Эти странные слова не выходили из головы господина д'Уарона, и он все пытался разгадать их тайный смысл. Но скоро ему все стало понятно…
Действительно, как только молодожены в присутствии всего двора, как требовал церемониал, улеглись в постель, двое из их ближайшего окружения подошли, чтобы торжественно задернуть занавеси балдахина. Этого мгновения с нетерпением ожидали все собравшиеся. Как правило, занавески старались задвигать помедленнее, чтобы можно было вволю насладиться зрелищем растерянности стыдливой невесты и нетерпением молодого супруга. Но на этот раз не было ничего похожего. Едва водворившись на перины, юный герцог решительно повернулся спиной к жене, поудобнее устроился на левом боку, носом в подушку, и сразу же заснул!.. Заснул… или притворился, что заснул, потому что не успел он закрыть глаза, как раздался чудовищный храп, настолько малопоэтичный, насколько это было возможно.
Присутствующие остолбенели. Но надо было выполнить все, что полагалось по этикету, до конца. Занавеси, за которыми изо всех сил храпел Фронсак и с трудом сдерживала подступающие к глазам слезы несчастная маленькая герцогиня, закрылись. Что же касается господина д'Уарона, то напуганный возможными последствиями грубости своего воспитанника и предчувствуя, какой гнев король обрушит на его несчастную голову, он помчался прямо к себе домой. Там бедняга немедленно улегся и изображал приступ неизвестной болезни, громко стеная, чтобы его, не дай бог, не вытащили из постели…
Но подобный трюк не мог его защищать долго. События между тем очень скоро получили весьма прискорбное развитие.
Если в те времена, когда она была неимущей супругой поэта Скаррона, госпожа де Ментенон отличалась неистощимым терпением, не покидавшим ее ни при каких обстоятельствах, то теперь, став тайной женой короля-Солнце, она очень изменилась. Поведение Фронсака просто выводило ее из себя. Потому, когда бывшая герцогиня де Ноайль явилась к ней пожаловаться на то, что ее дочь, прелестная Мари-Анн, после двух месяцев супружества все еще остается девственницей, госпожа де Ментенон усмотрела в этом личное оскорбление.
– До сих пор король проявлял слишком большую снисходительность к дерзким выходкам этого наглеца Фронсака! – воскликнула она, выслушав гостью. – Этот юный вертопрах полагает, что ему все дозволено. Мы покажем ему, что первой добродетелью в Версале является послушание!
– Сколь бы ни велик был король и сколь ни добры были бы вы, мадам, – вздохнула оскорбленная мать, – никто не может заставить моего зятя полюбить мою дочь!
– Он ее не любит? Он, который волочится за каждой юбкой? Но она же совершенно восхитительна! Она просто создана для любви!
