Дороти Иден - Говори мне о любви
Уильям взял ее руку. Она почувствовала, как нежное пожатие пронзило все ее тело, его хрупкое дерево – ее скалу. Это не было желанием, которое только иногда могло вернуть ее в прошлое. Она не поддерживала Уильяма, когда он прикасался к ней. Он всегда так делал. Наконец-то сейчас он сделал это с таким желанием и благодарностью.
Редкие письма Дези (потому что в России отвратительная почта, говорил Уильям) были веселыми, как песня жаворонка.
«У Сергея и меня две комнаты над квартирой его родителей. Из окна нашей спальни я могу видеть, верите или нет, вишневые деревья! И я преклоняюсь перед его родителями, которые очень похожи на личность Толстого. Я пытаюсь учить русский язык побыстрее, чтобы разговаривать с ними. В их присутствии мы радуемся их певучему языку. А еще я учусь готовить русские блюда. Скажите повару. Он знает, ведь я не могла разбить даже яйцо, что мама Сергея считает позорным невежеством…
Начал идти снег, и Сергей обещал мне первое катание на санях. Сергей очень добрый, самый чудесный муж. Как я могу рассказать вам, на что это похоже, когда лежишь под теплым стеганым одеялом с моим дорогим мужем, и на подушках рядом голова к голове смотрим на снег, падающий за окном. Сергей говорит, что этот звук похож на аплодисменты руками в перчатках фешенебельной английской публики, когда там танцует Нижинский…
Вчера я видела царя и царицу и четырех их дочерей, когда они ехали. Я сделала реверанс, и все они вернули мне поклон, совершенно очаровательно, но Сергей сказал, что они не пользуются таким уважением, как британская королевская семья. Крестьяне так плохо относятся к властям, но боятся выражать свое мнение. И еще он сказал, что Россия начинает бояться немецкого милитаризма. Что скажет об этом Эдвин? Я очень боюсь, что он осуждает меня, поскольку думает, что я опозорила семью. Он всегда был невероятным снобом, с этим бароном и баронессой и элитарными военными полками и тому подобное. Если я опозорила семью, то пусть папа и мама успокоятся и знают, как я бесконечно счастлива».
Флоренс уклончиво отнеслась к этим, несомненно беззаботным письмам. Она сказала, что это случайное замужество, может быть, послужит уроком Дези и вернет ее к установке Беатрис на будущее в «Боннингтоне».
Флоренс со своим союзником Джеймсом Брашем (который, по мнению Беатрис, был очень умным) думали о модернизации магазина.
Все, что было известно о королевском дворе, это отдельные даты. Каждый говорил, что со смертью Эдуарда, короля – прожигателя жизни, и уединенной жизнью оставшейся в тени, все еще красивой, но окостеневшей и ставшей инвалидом королевы Александры, роскошные дни монархии кончились. Да, народ еще был предан, и флаги развевались, и коронация короля Георга и королевы Мэри представляла суперпышное зрелище, но время шло, и магазины вынуждены были обращаться больше к массе народа, чем к немногим привилегированным группам. «Боннингтон», правда, удерживал атмосферу исключительности, в нем все еще предлагались бокалы с шампанским изнывающим от скуки богатым покупателям (с рекламой «лучшее – предпочтительнее»), но уже начиналось приобретение товаров более широкого и дешевого ассортимента, такого, как косметика и искусственные ювелирные изделия, которые привлекали молодежь и тех, кто завтра станет вдовами. Флоренс еще хотела открыть «дизайн-комнату» и избавиться от всех модных портных, которые фанатично выполняли желания «мадам» и шили хорошо сделанную, но не воодушевляющую одежду. Она нашла молодого умного модельера, который отважился сделать более открытой линию шеи и укоротить юбки выше лодыжек. Его фасоны были рассчитаны на молодежь.
Мисс Флоренс и Джеймс Браш, с его хитрым настороженным лицом, хотели использовать миссис Беа и Адама Коупа. Это было еще возможно, исключая одно качество Адама Коупа. Дорогой Адам, способный, надежный и исключительно преданный «Боннингтону» и самой Беатрис, был непримиримым противником новых идей. Беатрис тоже соглашалась не со всеми идеями Флоренс, относилась к ним несколько придирчиво, но знала, что производство закрытых платьев индивидуального предназначения медленно отмирает не только в бизнесе, но и в ее семье.
Адам, возможно, уйдет на пенсию, как мисс Браун. Если это случится, то она, как владелица магазина, будет на грани гибели и займет свое место за кассой, пока не доживет до старческого слабоумия.
Адаму не улыбалось счастье, а ни Флоренс, ни Джеймс Браш не были сентиментальны. Они постоянно говорили, что Адаму Коупу шестьдесят лет и он любит Беатрис около сорока лет, а Беатрис хихикала почти до истерики.
Дело было не в смехе над тем, что любовь так мало ценится, когда она исходит от несоответствующей личности, но в том, чтобы сделать усилие и быть благодарной за нее.
Впрочем, предмет разговора вскоре исчезнет из поля зрения, хотя Беатрис огорчалась, что из магазина уходит такой преданный человек.
Здоровье Адама ухудшилось, и, вероятно, он уйдет добровольно; тогда уже перевес в делах и линии поведения будет на стороне молодого поколения. Это была дорога к жизни, как сказал бы Уильям.
Уильям становился все задумчивее и рассуждал о возможном возвращении Дези. Он искал общества Беатрис по вечерам, может быть, потому, что был одинок, находясь в доме целый день. А Беатрис обдумывала, как провести время после весеннего и летнего сезона. Не потому что она устала, она была полна энергии, но размышляла, что теперь, в ее позднем среднем возрасте, они с Уильямом могут совершить вдвоем путешествие действительно с удовольствием. Дези сообщала в последнем письме, что она и Сергей ожидают ребенка и не могли бы родители приехать в Петербург посмотреть на их первого внука?
Беатрис была заинтригована, и ее любопытство возросло, особенно после приезда домой Эдвина на Рождество. Он был в странном рассеянном и нервозном состоянии; то, что он рассказывал, было следствием его тревоги по поводу растущей мании величия у кайзера. Это еще казалось не самым серьезным, но факт, что Германия готовится, и уже готова, не к какой-нибудь маломасштабной перестрелке, а к главной пробе сил против одной из мощных держав.
– России? – спросил тревожно Уильям.
– Возможно. Я думаю, более вероятно, против Европы. Это вроде наполеоновского покорения мира. Бисмарк всегда предусматривал это, и кайзер тоже после его несовершеннолетия. Против Франции, Бельгии, Нидерландов.
– Боже мой! Англия не удержится, если это случится.
– Ну, это моя точка зрения. Я не думаю, что здесь кто-нибудь решится противостоять великолепным немецким солдатам. Особенно офицерам.
Эдвин поднял голову под таким углом, словно на нем была надета военная форма защитного цвета, и продолжил разговор, глядя через голову отца. Он добавил, что, к досаде всех «этих», он не хочет жить в Берлине и нашел город с пленительной атмосферой, такой старинный, словно он предназначен ему судьбой. О женщине он не упоминал, кажется. Беатрис вспомнила, что однажды он рассказывал о прекрасной баронессе. Но теперь Эдвин уже не был маленьким мальчиком, которого можно допросить. Он даже ни в каком случае не просил у нее денег. Должно быть, значительно выросла его обеспеченность, судя по темно-серому фланелевому костюму, перчаткам из свиной кожи, ботинкам ручной работы, и все было изысканным и самого высокого качества. Мог ли все это купить себе штатский служащий? Беатрис заметила, что он еще и курил сигареты с золотым обрезом. Кто-нибудь подарил ему это? Какая-нибудь женщина? Это какое-то безумие. Но спросить его обо всем этом было невозможно. И даже если бы они остались с глазу на глаз, она не могла совать нос в его дела: молодому человеку вот-вот исполнится тридцать лет.
