Виктория Холт - Римский карнавал
— Никто не догадается, клянусь. Но, мадонна, как вы бледны!
— Я чувствую, как во мне шевелится ребенок, словно упрекая меня в том, что я хочу отказаться от него.
— Разве вы собираетесь отказаться от него? Вы хотите, чтобы он жил счастливо. Не думайте о прошлом. Смотрите в будущее. Мечтайте о счастье с Педро, обо всем, что зависит от сегодняшнего решения.
— Пантисилея, моя маленькая девочка, что бы я без тебя делала?
— О госпожа, ни у кого еще не было такой доброй хозяйки. Если бы я не смогла служить вам, жизнь показалась бы мне скучной. За все, что я для вас сделала, вы мне отплатили сполна.
Они бросились в объятия друг к другу, две испуганные девочки.
И вот она пришла в Ватикан и там в присутствии Александра и членов комиссии услышала, как один из кардиналов зачитал документ, который гласил, что она не вступала в брачные отношения с Джованни Сфорца, выйдя за него замуж, в результате чего она осталась девственницей. Поскольку этот брак оказался ненастоящим, то они все и собрались здесь, чтобы объявить его аннулированным.
Она стояла перед ними, никогда еще ее невинный вид так не помогал ей.
На кардиналов и посланников большое впечатление произвели ее красота и ее юность. Им не потребовались никакие другие доказательства ее невинности.
Ей сказали, что она больше не является женой Сфорца, она выразила им свою благодарность, произнеся небольшую речь, совершенно очаровав присутствующих.
В какой-то момент она почувствовала, как ребенок шевельнулся в ней, пошатнулась от приступа головокружения и едва не упала.
— Бедный ребенок! — негромко заметил один из кардиналов. — Какая пытка для юной невинной девушки — пройти через такое!
Папа ждал ее в своих личных апартаментах, Чезаре был с ним.
— Дорогая моя, — сказал Александр, тепло обнимая дочь, — наконец я держу тебя в своих объятиях! Это время было трудным для всех нас.
— Да, отец. Чезаре добавил:
— Самым трудным было для нас не видеть тебя.
— Мне нужно было побыть одной, — ответила девушка, не осмеливаясь посмотреть в глаза отцу и брату.
— Надеюсь, Пантисилея оказалась хорошей служанкой? — поинтересовался Александр.
— Я люблю девочку. Не знаю, что бы я без нее делала. Тысячу раз благодарю, отец, за то, что ты мне прислал ее, — горячо ответила она.
— Я знал, что она хорошо будет служить тебе.
— Настало время начать тебе новую жизнь, — вступил в разговор Чезаре. — Теперь, когда ты избавилась от Сфорца, ты снова почувствуешь вкус к жизни.
Она не отвечала. Она отчаянно пыталась найти в себе мужество признаться, в каком положении оказалась: объяснить, что они должны оставить мечты о выгодном браке для нее, рассказать, как любит она Педро и что он отец ребенка, которого она ждет.
Лежа в келье в монастыре, она снова и снова пыталась представить, как признается во всем отцу, и хоть это казалось ей тяжелым испытанием, но все-таки не невозможным. Оказавшись с ними лицом к лицу, она поняла, что недооценила страх и трепет, который испытывала в их присутствии, ту власть, которую они над ней имели.
Александр почти лукаво улыбнулся.
— На твою руку много претендентов, дочка.
— Отец, я не хочу думать об этом. Чезаре быстро подошел к сестре и обнял ее.
— Что с тобой? Ты выглядишь больной. Боюсь, ты испытывала лишения в монастыре.
— Нет, нет. Я ни в чем не знала нужды.
— Там не место таким, как ты.
— Но ты бледна и кажешься изможденной, — заметил папа.
— Позвольте мне немного посидеть, — взмолилась Лукреция.
Оба мужчины внимательно вглядывались в лицо девушки. Но только Александр заметил, что девушка охвачена страхом, и он помог ей сесть.
Чезаре стал называть ей тех, кто хотел бы жениться на ней:
— Франческо Орсини… Оттавио Риарио… и еще брат Санчии, маленький герцог.
— Сегодня девочке выпало тяжелое испытание. Она нуждается в отдыхе. Твои комнаты ждут тебя. Мы сейчас же поедем домой.
Чезаре хотел было возразить, но папа действовал со своей прежней решимостью. Он хлопнул в ладоши, и тут же появились слуги.
— Женщины мадонны Лукреции должны проводить ее домой, — приказал он.
Оставшись один, Александр подошел к висевшему на стене распятию. Он не стал молиться, он стоял и смотрел. Лоб пересекли морщины, брови нахмурены, лицо побагровело, а на висках пульсировали вены.
Невозможно! Но не абсолютно невозможно. Что происходило в монастыре все эти месяцы? Он слышал множество историй о том, что могло произойти и что происходило в монастырях. Но только не в Сан Систо.
У него не хватало духу высказать свои подозрения Чезаре. Да, он боялся собственного сына.
Стоит тому догадаться, о чем думает отец, и он может совершить что-нибудь безрассудное. Чезаре пока незачем знать… если это правда. Но это чудовищное подозрение и не должно быть правдой.
Он возблагодарил Господа, что Чезаре настолько поглощен своими делами, что не может столь внимательно приглядываться к окружающим, как его отец. Чезаре мечтал о том, как перестанет служить церкви и женится на Шарлотте Неаполитанской, даже когда перед ним стояла Лукреция, и не заметил, насколько изменилась сестра. Могли ли месяцы спокойной жизни, проведенные ею в Сан Систо, вызвать в ней такую перемену? Не только они.
Но он должен проявлять осторожность. Он не должен забывать о своих приступах слабости. Ему сейчас никак нельзя заболеть, потому что если его подозрения подтвердятся, ему понадобятся все его силы и ум, чтобы справиться с этим.
Он должен подождать. Он должен вернуть себе прежнее самообладание. Он должен напомнить самому себе, что он — Александр, который всегда выходил победителем, Александр, умевший любое свое поражение превращать в победу.
Наконец он принял решение и отправился к дочери.
Лукреция лежала на кровати, Пантисилея сидела возле нее. На щеках Лукреции блестели слезы, при виде которых сердце Александра наполнилось нежностью.
— Оставь нас, милая, — велел папа; глаза девушки выражали страх и одновременно восхищение. Казалось, они молят его о сочувствии, нежности, покровительстве и понимании, просят спасти любимую госпожу.
— Отец! — Лукреция хотела подняться, но Александр положил руку на плечо дочери и мягко удержал девушку.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, девочка моя? — спросил он.
Она с мольбой смотрела на него, но не могла вымолвить ни слова.
— Ты должна сказать, — нежно сказал он. — Только если ты скажешь, я смогу тебе помочь.
— Я боюсь, отец.
— Боишься меня? Разве я не был добр к тебе?
— Ты всегда был самым добрым в мире отцом.
Он взял ее за руку и поцеловал ее.
— Кто он?
Она широко раскрыла глаза и упала на подушки.
