Пенелопа Уильямсон - Сердце Запада
Зак выпрямился, повесил шляпу на крючок в стене и, не сказав ни слова, направился к умывальнику – лишь воздух всколыхнулся вокруг Клементины, когда он прошел мимо.
Клементина накачала воду в крапчато-голубой кофейник, изредка оглядываясь через плечо. Когда деверь склонился над тазом, его мягкая выцветшая голубая рубашка натянулась на спине. Он вытер лицо, зачесал волосы назад руками и повернулся. Их взгляды встретились и разошлись в тот же миг.
Зак взял яблоко – их недавно привезли на поезде из Вашингтона – из стеклянной матовой чаши, стоящей в центре стола, и с хрустом укусил красный плод. Сок просочился из уголка рта и Рафферти слизнул его.
Клементина резко отвернулась, взяла кофейник и чуть не выронила его, с громким лязгом задев посудиной ручку насоса. Она зачерпнула горсть молотых кофейных зерен из кофемолки и поставила кофе вариться на плиту. Зак ходил по ее кухне, хрустя яблоком. Звук шагов был слишком громким в тихой комнате, а запах яблока – слишком приторным. Рафферти обратил внимание на фотографии, расставленные на полках вдоль дальней стены. Гас соорудил эти полки для хранения консервов и домашних заготовок, а Клементина разместила здесь свои последние работы, но не ради того чтобы разозлить мужа или проявить неповиновение, а чтобы открыто заявить: вот, кто я такая.
Рот Зака дергался, когда он с хмурым видом изучал фотографии. Как и Гасу, ему не нравилось любимое увлечение Клементины, но не по той же причине, что брату. Рафферти испытывал собственническую ревность к тому, что она фотографировала, ревность к ветру и целине, которые считал только своими и не хотел делиться ими с другими. Теми другими, которые явились с пилами, чтобы валить лиственницы и сосны, с винтовками, чтобы пристрелить последних снежных баранов и буйволов, и с динамитом, чтобы изрыть неровные холмы тоннелями шахт и обезобразить их склоны черными отвалами шлака.
– Ты поймала орла в полете, – выдохнул Зак, и Клементина оживилась, услышав в его голосе благоговейный трепет.
Она подошла к деверю. Ближе, чем следовало.
– Я щелкнула его со скалы над буйволовым каньоном. – На фотографии обрыв отбрасывал глубокую тень на седую приглаженную ветром траву. Солнечные лучи обрисовывали каждое перо на величавых распростертых крыльях. Одинокий орел во всем великолепии вырисовывался на фоне безоблачного неба. – Там рядом гнездо, – произнесла Клементина, ощущая стоящего возле нее мужчину, словно тот источал жар.
– Знаю, Бостон.
И она бессвязно забормотала, нагромождая слова как камни и строя дамбу против прилива нарастающего между ними чувства:
– Снимать двигающиеся объекты стало возможно благодаря новому замечательному фотографическому изобретению. Желатиновая эмульсия столь светочувствительна, что достаточно мгновения, чтобы на пластине возникло изображение. К тому же, ее не обязательно проявлять сразу после съемки, что избавляет от необходимости таскать повсюду эту проклятую темную палатку...
Ее голос затих.
– С-смотри, – сказала Клементина, слепо указывая на другую фотографию. – Это, ээ... теленок, только что родившийся. – Новорожденный стоял на подламывающихся ногах и ревел, раззявив пасть. – А вот здесь Гас укрощает необъезженного жеребчика для весеннего сгона скота.
Зак рассмеялся.
– Наверно, тебе пришлось быстро поворачивать, чтобы успеть щелкнуть моего увальня-братца, пока он еще сидел в седле.
Потянувшись за фотографией, Рафферти ненароком коснулся груди невестки. Все в нем замерло, за исключением дыхания, которое Клементина ощущала на своей шее, теплое и ласковое. Сейчас она не могла вспомнить, как умудрилась подойти к нему так близко. Ее грудь горела в том месте, где Зак дотронулся до нее.
Облако закрыло солнце, и в кухне потемнело. На плите забулькал кофе. Ветер прорвался сквозь тополя, заставив деревья стонать.
Громкий крик разорвал воздух подобно звону пожарного колокола.
– Вот и Гас, – сказала Клементина. – Должно быть, он только что заметил твоего коня в загоне.
Она резко отпрянула и подошла к окну. Рано утром Гас отправился на южный сенокосный луг с упряжкой гнедых лошадей и косилкой. А сейчас вернулся без косилки, ведя одну прихрамывающую лошадь в поводу и сидя на другой. Он ехал на неоседланной кобыле, а их сын Чарли примостился впереди отца на загривке.
Клементину захлестнула волна облегчения, как случалось всякий раз, когда Гас забирал у нее сына и возвращал его целым и невредимым. Она знала, что Гас присмотрит за мальчиком, но никогда всецело не полагалась на то, что муж будет так же внимательно следить за Чарли, как следила бы она. Дикая Монтана таила множество опасностей: бешеные волки и гремучие змеи, медведи-гризли и койоты. Малыш легко мог затеряться в высокой траве или свалиться в реку. Больше всего Клементина боялась именно реки.
Гас спустил Чарли на землю, и мальчуган, которому уже исполнилось три с половиной года, запрыгал на крепких ножках, что-то громко лепеча. У Клементины перехватило дыхание, когда гнедая кобыла переступила, едва не оттоптав сыночку ногу. Подобные опасности возникали на каждом шагу, однако Чарли больше не был только ее ребенком, и как Гас всегда говорил, она не сможет вечно нянчиться с ним и защищать его. Клементина уже теряла своего малыша. Проигрывала Монтане, земле, которую Чарли учился любить так же легко, как дышать порывистым ветром, бегать в высокой траве и смеяться под огромным небом. Мать проигрывала сына отцу и его мужскому миру, где объезжали кэйюзов[34], вешали угонщиков скота и клеймили телят. Проигрывала важности всего мужского, которая являлась краеугольным камнем этого края и по-прежнему оставалась для нее непостижимой даже спустя четыре года беспокойной жизни здесь на ранчо.
– Мальчишка быстро растет и идет по нашим стопам, Бостон.
Не в силах ответить, Клементина прилипла к окну. Гас вел упряжку в сарай. А Чарли указал на дом и что-то сказал, отчего Гас запрокинул голову и зашелся в смехе. Потом наклонился и поднял сына. Солнечный свет отражался от двух голов с волосами карамельного цвета.
Что-то сломалось внутри Клементины в ужасной вспышке вины и боли. Ее пронзил вопрос, что же это за женщина, которая любит своего мужа больше всего, когда предает его в своем сердце.
* * * * *
Клементина так энергично взбивала сливки ложкой, что та стучала о деревянную миску, а юбки колыхались, пока не завернулись вокруг узких бедер. Лучи заходящего солнца проникали сквозь кухонное окно, подсвечивая щеки женщины. В воздухе витал сладкий запах свежеиспеченного яблочного пирога, приготовленного на десерт, но Зак по-прежнему ощущал ее собственный особенный аромат дикой розы и теплой женской плоти. Тишину в комнате нарушали лишь порывы предвечернего ветра и постукивание ложки.
